Высоцкий. Жизнь и песни

Сражение велось во имя ближайшего будущего, и потому с прошлым Высоцкий, в сущности, не связан ничем и ничуть. Он весь - в настоящем. История для него начинается только вчера, с предвоенного детства, с недавней войны, почти всеми слушателями пережитой и всем памятной. Да, конечно, иной раз персонажами его песен могут оказаться и Кассандра, и съеденный аборигенами капитан Кук, и семейство каменного века. Только не надо обманываться. Первобытный дикарь, рычащий на жену:

А ну, отдай мой каменный топор!

- родной братец того самого Вани, который сидит у телевизора и злобится:

Ты, Зина, лучше помолчала бы –
Накрылась премия в квартал.
Кто мне писал на службу жалобы?
Не ты? Да я же их читал!

Шутейные экскурсии в архаику бывали нужны Высоцкому, чтобы внезапно глянуть из прошлого в настоящее и – застать врасплох, схватить за горло современную подлость и пошлость, дрянь и пьянь. Точно такую же функцию выполняют всевозможные спортивные сюжеты, где задействованы бегуны и прыгуны, шахматисты и альпинисты, - все это прозрачные псевдонимы злободневных социальных коллизий.

Высоцкий может, как и Окуджава, иной раз использовать интонацию и словесную форму жестокого романса, но уж, конечно, не с невинной целью полюбоваться "старинным шитьем". В хризантемно-красивый, целиком поглощенный треволнениями любви уголок романса со зловещим скрежетом вторгаются чужеродные, болезненно искаженные образы и плебейские слова. Две вариации Высоцкого на тему "Очи черные" ("Погоня" и "Не ко двору") дискредитируют романс и отбрасывают прочь всю его любовную мишуру. Тут "смрад", тут "болотная слизь", тут "не видать ни рожна", иконы, и те "в черной копоти". "Очи черные, скатерть белая" – всего лишь повод хлестнуть песенным бичом тех, кто "скисли душами, опрыщавели", "разучились жить".

Иной раз Высоцкий может, как и Окуджава, прибегнуть к аллегории. Что из этого получается, понимаешь, когда слушаешь посвященную Окуджаве и навеянную лирикой Окуджавы песню "Правда и Ложь".

Прежде всего Высоцкий снижает и заземляет избранную тему. Одна из двух героинь, Правда, "слюни пустила и заулыбалась во сне" (эти "слюни" в песне Окуджавы немыслимы). Далее аллегорические фигуры Правды и Лжи вступают в трагикомическое противоборство. Разыгрывается почти обязательный для Высоцкого целый сюжет, и песня становится современной балладой.

Баллада – его излюбленный жанр. Высоцкий часто и со смаком рассказывает длинные истории, где есть и интригующая завязка, и острая кульминация, и развязка, почти всегда неожиданная. Развязке обычно сопутствует четкая словесная формула: итог и урок. Только изложив одну за другой все перипетии конфликта между Правдой и Ложью, он хмуро резюмирует:

Чистая Правда со временем восторжествует,
Если проделает все, что проделала явная Ложь.

Так выстроены и насмешливые спортивные баллады. Баллада о боксере, свято уверенном, что "жить хорошо и жизнь хороша", внезапно заканчивается нокаутом оптимиста и коротким выводом:

Кому хороша, а кому – ни шиша.

Лирика Окуджавы проистекает из словесности, из ее тонкой и чуткой материи. Слово, написанное поэтом, адекватно слову, произносимому Окуджавой-певцом. И, конечно, в песнях Окуджавы каждое слово найдено раз и навсегда, стоит точнехонько на своем месте. Интонация способна сообщить слову некий дополнительный оттенок, чуть-чуть снизить его пафос или чуть-чуть приподнять его в значении. Но только чуть-чуть, не больше. Интонация ни в коем случае не вправе придавить слово тяжестью нового смысла или превратить собственную речь поэта в речь персонажа – в чужую речь.

Когда же вакансию поэта занимает актер, который выходит под свет прожекторов из грубой площадной стихии театра, тогда в песенное пространство мгновенно сбегаются самые разные персонажи: шахтеры, солдаты, шоферы, полотеры, спортсмены, нефтяники, летчики, алкаши. Распространено мнение, будто Высоцкий в своих песнях перевоплощается, легко меняя обличья и маски. Вообще-то спорить не стоит: так и есть. Но только самая природа этих перевоплощений у Высоцкого чрезвычайно сложна, подвижна, трудно уловима.

"Охота на волков" поется как бы "от имени" загнанного волка. "Обложили меня, обложили" – волчьи слова. Но песню будто вспарывает азартный клич:

Идет охота на волков, идет охота!

И вы тотчас догадываетесь, что это – ликование охотника, возглас, исторгнутый его нетерпением, это он, кому волк предназначен, так жадно, так алчно заканчивает фразу ударным "А".

Разухабистая песня о покойнике начинается от первого лица – от лица самого поэта. "Трудно по жизни пройти до конца" – его сентенция. Да и дальше Высоцкий подает свой голос: "Слышу упрек – он покойников славит..." Однако же в ернических репликах: "Что ему дожжь! От няво не убудит" – явственно слышны голоса "баб по найму", только что рыдавших "сквозь зубы".

Отношения Высоцкого с его персонажами фамильярны, но заботливы. Персонаж никогда не остается на подмостках один, сам по себе. Певец все время тут же, рядом властная рука Высоцкого – у персонажа на плече, и даже когда вся песня, от начала до конца, поется "персонажным голосом", пьяным или трезвым, хвастливым или горьким, голос этот распирает клокочущая авторская страсть. А кроме того, автор сохраняет за собой право в любой момент как бы отойти на шаг в сторону от персонажа, окинуть его насмешливым или поощрительным взглядом, более того, вдруг подарить от щедрот своих персонажу такие слова, до которых тот никогда бы не додумался.

Впрочем, и тогда, когда Высоцкий поет "от себя", никого не имитируя и не пародируя, пропетое им слово далеко не равнозначно слову написанному. Мощный актерский дар сказывается в свободной интонационной игре. Интонация сдвигает слова с места, с невероятной силой налегает на согласные, растягивает их до бесконечности, так, что они обретают протяжность гласных. Балладу "Кругом пятьсот" Высоцкий начинал раскатистыми "р" и "л": "Я вышел рррростом и ллллицом..." В балладе о прыгуне гудело: "Рррразбег, тттолчок..." и т.п. Гласным он тоже умел сообщать огромную олготу ("Иду, скользя-а-а-а...", "Пропадаю, пропадаю-у-у-у..."), но умел и придавать им отчетливость короткого удара или же, наоборот, как бы проскакивать гласные, кромсать и рвать их в задушенном крике и хрипе.

(Далi буде)