about_visotsky01 | Об одной негрустной песне Высоцкого (“Истома”) III

* * *

Предыдущую часть главы мы закончили на том, что вопреки названию “Песня конченого человека” герой “Истомы” – вовсе не конченый человек (именно поэтому в данном анализе я и не именую эту песню ее авторским названием). Черновик “Истомы” подкрепляет этот тезис.

Проследим за преображением смысла одной из строк. Вот ее варианты в хронологическом порядке:

Не пью воды за исключеньем питьевой
Не стынут зубы от холодной питьевой
Не стынут зубы от воды непитьевой

Четвертый вариант строки – тот, который ВВ пел:

Не пью воды, чтоб стыли зубы, питьевой [288]

Первоначальный импульс ВВ ясен: зафиксировать не-действие, пассивность героя (“не пью”) и назвать образ, посредством которого он вводит этот мотив, – “пить воду”. На данном этапе не удалось собрать эти смыслы в непротиворечивом единстве: в положение исключительной поставлена стандартная ситуация: человек пьет только питьевую воду (кстати, переносный смысл здесь неощутим).

С появлением “стынут зубы” (второй вариант) к названным смыслам прибавляется состояние. Человек пьет холодную воду, но естественной реакции не наступает (как записано в другом месте черновика – “рефлексов нет”, то есть жизненные силы на исходе). Появление третьего варианта связано, скорее всего, с тем, что во втором не осталось места “воде”.

Наконец, в песне ВВ сводит воедино все основные образы черновых вариантов – и радикально меняет смысл: человек не пьет той воды, от которой у него, как и полагается, будут стынуть зубы. Почему не пьет? Единственный удовлетворительный ответ: стремится избежать затрат энергии. То есть бережет силы!

Мотив иссякновения жизненной энергии (черновик) уступил место мотиву ее сбережения (песня) .

Любопытно, что в первом черновом варианте центральный фрагмент текста, с луком и стрелами, выглядел по-другому:

Я лук забросил с ослабевшей тетивой
И даже в шторм канатов не рублю, –

но затем ВВ заменил вторую строку. Причем вновь, как и в случае со строкой “Не пью воды...”, мотив отсутствия адекватной реакции на экстремальные события, угрожающие жизни – то есть мотив иссякновения жизненных сил, – замещается мотивом поддержания жизненной энергии.

Пойдем дальше по тексту и узнаем, что атаки в жизни героя тоже случаются. Непонятно, правда, кто кого атакует и в чем эти наскоки состоят. Следующие две с лишком строфы (исключая рефрен) разбирать не хочется: они аморфные, вялые – разумеется, по состоянию текста, а не героя (у него вялость действительно состояние основное, хотя и не единственное).

В поэтической речи Высоцкого наиболее выразительны образы, имеющие предметную (“земную”) опору, абстрактные образы и рассуждения сильно им проигрывают. В длинном варианте “Истомы”, который публикуется в крыловском двухтомнике, эти качественные различия особенно заметны – из-за соседства и чередования фрагментов обоих типов. Например:

Любая нежность душу не разбередит,
И не внушит никто, и не разубедит.
А так как чужды всякой всячины мозги,
То ни предчувствия не жмут, ни сапоги.

Образная энергия заключительного стиха, особенно в прямом соседстве с вялостью, пустотой первых двух, просто бросается в глаза.

Между “печь топлю” и заключительным четверостишием есть две строки, заслуживающие внимания. Первую из них – с образом раскрытого окна – мы уже разбирали. Вторая следует за ней:

И неприметный, как льняное полотно.

Мой оппонент совершенно верно расслышал в “Истоме” эхо “Горизонта”, “Иноходца”. К ним надо добавить “Дурацкий сон…” и множество других текстов: “Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте…”, “Бег мой назван иноходью…”, “Невнятно выглядел я в нем…”. Не только второстепенных, но и главного героя Высоцкого [289] всегда заботит, как он выглядит со стороны. Необычность ситуации не в том, что герой об этом думает, а в том, что он об этом никогда не забывает, – даже если силы на исходе, как у персонажа “Истомы”. Это признак неуверенности в себе, так свойственной едва ли не всем персонажам Высоцкого.

Итак, герой “Истомы” озабочен тем, что о нем думают другие, – вот вам очередной пример его небезразличия к жизни.

В общем, никаких эмблем, никакой череды строк и образов, выражающих “один и тот же, изначально уже данный завершенным, смысл” в “Истоме” тоже нет. Нам осталось проанализировать самый этот “смысл” и исходя из текста, а не из наших собственных фантазий, попытаться ответить на вопрос, о чем эта песня.

(Далi буде)

[288] “Питьевой” не ошибка, так как и в черновых вариантах, и в немногочисленных известных нам записях песни написано и звучит только это слово. Но что это, если не оговорка?

“Ключевой” должно было появиться уже во втором варианте и остаться в последующих. Причем во втором и четвертом это слово точно укладывается на место “питьевой”, а в третьем недостающий слог легко добавить (например, “Не стынут зубы от воды от ключевой”). Сохранение слова “питьевой” в певшемся варианте привело к соседству двух однокоренных слов – “питьевой” и “пью”, – и ВВ пустил по боку, что дурно звучит! Значит, это слово, смысловое ядро было ему важно. Чем?

Упорное повторение “питьевой”, возможно, связано с подводным течением многих поэтических текстов ВВ, которое образуется мотивом пения (“пить” и его производные очень близки по звучанию к “петь”). Эта мысль появилась у меня при изучении “Коней привередливых”, где ВВ словно пробует на зуб, на язык, на слух звуки, все складывая и складывая их в слова “пою”, “петь”. Похоже, в этом слове коренится глубинный смысл поэзии Высоцкого, и когда мы говорим “поющий поэт”, то даже не подозреваем, насколько это верно. Самая суть пения – длящийся звук – вот что ведет Высоцкого по извилистым тропам его поэтического мира: петь! петь! (“Я должен петь! – до одури, до смерти!”) И “пить” – это так близко звучит! (Без всякой иронии и намека на алкогольную тематику). Недаром же “ветер пью”… Вот и в “Истоме”: “Не пью воды, чтоб стыли зубы, питье-вой”.

[289] Тема практически не исследована, поэтому можно лишь предположить: в текстах ВВ вообще один герой. Но уж о том, что в главных его текстах – от “Бодайбо”, являющегося первоистоком чуть ли не всех этих текстов, через “Охоту на волков”, “Коней привередливых”, “Очи черные” к “Райским яблокам” – действует один и тот же персонаж (как бы не в одном и том же месте и на одном и том же месте – то есть без движения в пространстве), можно уже говорить без опаски оказаться абсолютно непонятым.