about_visotsky01: (Default)
Глава 11. “И убит я…”

Герой и его убийства
(окончание)

Кстати, к сказанному про уголовно-блатную тему в “Яблоках” можно кое-что добавить. Схема сюжета РЯ не нова в творчестве Высоцкого: она повторяет сюжетную схему одной из его ранних, “блатных” песен – “Город уши заткнул” (“Дело сделал свое я и тут же назад, / А вещи – теще…”), плюс параллели образов и мотивов (“проверь запоры” и возня Петра-апостола с засовом райских врат, сторож-лифтер и сторожа кущей-садов, тощие, хилые мощи обворованного гражданина и немощь того же Петра etc.) [106].

Образы тюрьмы-зоны-лагеря появлялись в текстах Высоцкого на протяжении всего творческого пути. Такая верность теме имела разные причины. Одна из двух главных в том, что у Высоцкого основной тип образной выразительности – пространственный. Так, свобода – одно из важнейших, по Высоцкому, состояний человека – в его мире выражается главным образом в мотиве свободного перемещения в пространстве. Соответственно несвободу воплощают образы, таковое перемещение не допускающие, а это прежде всего тюрьма / лагерь и больница. Имеется еще одна, может быть, даже и более важная для Высоцкого тема, чем свобода. Именно она определяет приверженность ВВ блатной тематике на протяжении всего его творчества. Это и есть тема “Райских яблок”, о ней – в конце книги.

Как правило, ощущение тюрьмы возникает у героев ВВ в связи с огражденным пространством. Ассоциация в “Яблоках” пространства без ограды с тюрьмой-зоной имеет очевидный источник: такой тюрьмой была страна советов.

Кстати. У этой страны имелась масса специфических свойств, в частности, тотальный дефицит материальной жизни. Не это ли исток щедрости предметно-вещного плана в песнях Высоцкого, которая в РЯ нашла свое выражение в множестве яблок? Множество в художественном мире Высоцкого – это напоминание о многообразии мира, щедром разнообразии живой жизни, которой нет ничего прекрасней. Поддерживать тягу к жизни у мира, которому грозит исчезновение...

* * *
Два убийства. Общее и различия

Герой украл коней, был настигнут и убит, получив удар ножом в спину, – это толкование сюжета основано на косвенных аргументах. Вот еще один: текст “Яблок”, как и свойственно Высоцкому, полон внутренних параллелей, а земное убийство, как возмездие за кражу, – параллель райскому, с его прямо названными в тексте подробностями (запрет, кража, убийство как наказание за нарушение запрета).

Кстати, параллель райского и земного убийств позволяет предположить, что запрет касается яблок (“не укради”).

Гипотеза об убийстве героя как наказании за кражу коней связывает земное убийство еще с одним эпизодом “Яблок”: эстафету неудачного, не достигшего цели действия (раз догнали и наказали) от героя примет Петр-апостол, когда будет возиться с отворением ворот. Оба убийцы, наоборот, отлично делают свое дело, достигают цели (как и герой, который добыл-таки яблоки). Очевидны также параллели эпизодов убийств (в спину – в лоб , нож – пуля) и последующих событий (“и ударит душа на ворованных клячах в галоп” – “и погнал я коней”). Параллель “кража – убийство” уже упоминалась.

Есть в земном и райском убийствах и ассиметричные детали: земное убийство несет герою смерть, а райское не несет воскрешения, – герой оживает раньше, с прибытием в рай. То есть земное убийство выполняет свою функцию на оси “жизнь – смерть”, а райское убийство важно для сюжета в каком-то другом аспекте.

В эпизодах обоих убийств есть несколько смысловых осей. Самая заметная из них – “умелость – неумелость”. В мире Высоцкого важно не только действие, но и его качество. В данном аспекте герой и оба его убийцы схожи и противостоят Петру (это и есть тот мотив, который вводит в текст убийц как персонажей). Строка “Седовласый старик что-то долго возился с засовом” не только подчеркивает абсурдность неогражденного рая, но и оттеняет мастерство сторожей-стрелков, умелость земного убийцы и самого героя – как в райской середине, так и в начале сюжета: в земном убийстве дело ведь не в том, что герой не смог удрать от погони, а в том, что он и не собирался выиграть в этой схватке, он хотел проиграть = быть убитым, ради чего и совершил кражу. Его выигрыш заключался в его проигрыше.

Здесь проявляется важная особенность взаимоотношений героя “Яб¬лок” с другими персонажами. В любом аспекте, на любой смысловой оси герой и Петр – антагонисты, а герой и его убийцы – нет (раз у них весьма важная общая черта). Это значит, что не в убийствах заложена самая мощная энергия “Яблок”.

Убийства – не причина, не толчок для дальнейшего движения, они – следствие происшедшего раньше. Другими словами, внешний сюжет “Райских яблок” движут убийства, а внутренний – события, предшествующие им. Эти события и есть ключ к пониманию того, что происходит в “Райских яблоках” и о чем этот текст.
______

[106] Как любой другой текст Высоцкого, а уж тем более итоговый, “Яблоки” множественно перекликаются с другими его текстами. Но подробно рассматривать этот вопрос преждевременно по названной выше причине: при всём обилии высказываний о “Райских яблоках” в литературе о Высоцком, до сих пор нет анализа этого текста, нет, соответственно, и обоснованного описания его особенностей. Как сказано в одном классическом литературоведческом труде, “совершенно очевидно <...> и не требует никаких доказательств, что о происхождении какого бы то ни было явления можно говорить лишь после того, как явление это описано. <...> говорить о генетике без специального освещения вопроса об описании, как это делается обычно, – совершенно бесполезно. Ясно, что прежде, чем осветить вопрос, откуда сказка происходит, надо ответить на вопрос, что она собой представляет” (В. Пропп. Морфология сказки).

(Далi буде)
about_visotsky01: (Default)
Глава 11. “И убит я…”

Герой и его убийства
(продолжение)

У ворованных кляч есть образ-побратим – краденые яблоки (коллективность обоих образов тоже стоит запомнить). Эта параллель укрепляет ощущение неслучайности эпитета “ворованные” и намекает на его исток.

Read more... )
about_visotsky01: (Default)
Глава 11. “И убит я…”

Герой и его убийства

По логике предыдущих глав, нам предстоит разговор о герое и его убийцах. Но убийцы – лишь выполнители. Райский исполняет волю наложившего запрет, земной – волю самого героя. Есть один мотив, который выводит на сцену убийц как персонажей (об этом ниже), но в целом в сюжете РЯ играют роль не убийцы, а сами убийства. Их и рассмотрим.

Read more... )
about_visotsky01: (Default)
Глава 10. Он – апостол, а я?

Герой и Петр
(окончание)

* * *
Власть

Итак, на одном конце оси – святой, апостол, хоромы, на другом – холоп, остолоп, зады-задворки. Петр в данном сюжете – персонаж с широким значением. Это не столько один из двенадцати апостолов-учеников Христа, со своей конкретной биографией, сколько образ представителя верховной власти. В христианской догматике функция апостола Петра – решать, какие души умерших попадут в рай, а какие нет. И это не только один из евангельских эпизодов, это еще и совершенно советский мотив! Подобная ситуация – своеволие чинуш, наделенных властью пущать-запрещать [103], – одна из ключевых примет жизни в стране советов. Это мучило и унижало миллионы соотечественников Высоцкого и самого ВВ – и как человека, и как художника, что отражено во многих его текстах, особенно щемяще – в поздних:

Read more... )
about_visotsky01: (Default)
Глава 5. “... Как в сказке, точь-в-точь”

“Райские яблоки” на фоне волшебной сказки

Три внешних контекста важны для “Яблок”: житейский, библейский и фольклорный – волшебная сказка. С нее и начнем.

Read more... )
about_visotsky01: (Default)
Часть третья. Стрекоза и муравей, или Об упрямых аквалангистах и баснях про них

"... где путеводными знаками становятся «сказки, сны и мифы»"
С.Шаулов

Самые очевидные вопросы, которые вызывает трактовка Шаулова, касаются смерти персонажа: он самоубился или нет? жив или помер?
Read more... )
about_visotsky01: (Default)
Я думаю, тяга героев ВВ к быстрым перемещениям связана не с пространственными их ощущениями, а с временнЫми.

В мире Высоцкого многое – в том числе и состояние персонажей и даже время – выражается в образах преодоления пространства (в чем, конечно, Высоцкий очень русский поэт).

* * *
Вернемся к “Истоме”, в двустрочию –

Устал бороться с притяжением земли,
Лежу – так больше расстоянье до петли –

Его центр – слово “лежу”: оно завершает первую часть фразы и начинает вторую. Каждая из частей, взятая в отдельности, придает этому слову разный смысл, практически противоположный. Как заключение первой строки, слово “лежу” означает полную утрату сил жить. Лежание и традиционно ассоциируется со слабостью и болезнью, а в связке с притяжением земли приобретает явственный смысл умирания. Тут уже не о призраке смерти – о близкой кончине впору говорить. Все идет к концу, но...
Читать дальше... )
about_visotsky01: (Default)
В ЗЕРКАЛЕ ТЕКСТА (II)

Про трепангов, светильники и второе пришествие

Постараюсь по возможности избавить эту заметку от публицистики и ограничиваться логическими выкладками.

Прежде чем перейти к делу, напомню, что мы будем говорить о стихотворении "Упрямо я стремлюсь ко дну..." в том виде, в котором его анализировала автор статьи "Поэзия В. Высоцкого в свете традиций христианского гуманизма" (альманах "Мир Высоцкого", вып. 1. – М., 1999). То есть так, как оно опубликовано в крыловском двухтомнике. Там текст заканчивается строфой "Сомкните стройные ряды .... Но я приду по ваши души".

Итак, вот как выглядит разбор О. Шилиной названного стихотворения Высоцкого в свете текста этого стихотворения.

Во-первых, отметим неточные трактовки. В этих случаях причиной могло быть не намеренное – в интересах декларированной темы – искажение смысла текста, а просто невнимание к нему.

На взгляд автора статьи, уход героя

"порожден стремлением постичь смысл человеческого бытия:

Меня сомненья, черт возьми,
Давно буравами сверлили:
Зачем мы сделались людьми?
Зачем потом заговорили?" (с. 109)

Из контекста достаточно ясно, что в этой строфе речь не о попытке понять, "зачем мы сделались людьми", а о сомнении, стоило ли становиться людьми, если жить не по-людски, недостойно человека.

"Зачем иду на глубину
Чем плохо было мне на суше? [выделено автором статьи. - Л.Т.]

Здесь слово "суша" противопоставлено не своему лексическому антониму ("вода"), а его метафоре – "глубина", что подключает к нашему восприятию ряд смысловых ассоциаций, из которых выстраивается цепочка: <вода> → глубина = суша → <поверхность, мель>" (с. 111).

Предложенная цепочка ассоциаций противоречит тексту стихотворения. Заявлено, что вода в этом тексте – образ с объемом (глубиной), а суша – "плоский" (поверхность, мель). Однако это не так. Вторая строфа:

Там, на земле, – и стол и дом,
Там – я и пел и надрывался;
Я плавал все же – хоть с трудом,
Но на поверхности держался. [выделено мной. – Л.Т.]

Да, "держаться на поверхности" – образ метафорический. Но уж по крайней мере в этом тексте он означает, что и в сухопутной жизни, как и в водной среде, есть "глубина". Именно данный смысл и вносит в текст стихотворения эта замечательная строфа, на мой взгляд, единственная в данном тексте – с образами истинно высоцкой силы и красоты. Именно вторая строфа порождает самый интересный вопрос к этому тексту и очень важный для понимания устройства художественного мира Высоцкого: в чем различие "глубины" водной и сухопутной? Это тема для отдельного разговора, но прежде чем его заводить, тему надо исследовать.

"Оппозиция этих двух «миров» выдержана в духе евангельского сопоставления человеческого (земного) и божественного (небесного): «ибо что высоко у людей, то мерзость пред Богом» (Лк. 16; 15). Оттого мир подводный для живущих на земле – не более чем «чудовищная мгла, которой матери стращают». <...> Таким образом, в свете христианских идей <...> путь героя предстает как познание истины и духовное спасение" (с. 112).

Да, нужно сравнивать оппозицию "вода – суша" из стихотворения Высоцкого с традиционным мотивом сопоставления человеческого (земного) и божественного (небесного). Но как можно было ни словом не обмолвиться о замене неба – водой? Ведь это же смена верха – низом! Неужто можно представить, что такая замена не привносит в сюжет стихотворения никаких иных смыслов, по сравнению с евангельскими? Чего ж там еще сравнивать, если не это?..

Такая глухота тем более поразительна, что автор статьи замахнулась не на одно стихотворение Высоцкого: она пытается окинуть взглядом весь его поэтический мир. И вот как раз постоянная замена верха (неба) то серединой (земная, водная поверхность), то низом (под землей, под водой) характерна не только для разбираемого текста Высоцкого, но и для всего его поэтического мира. В его текстах – много моря, земли, подземелья и подводья, но мало неба. Это очевидно, это просто бросается в глаза. Можно об этом не писать, но нельзя писать так, как будто этого нет.

"Эта метаморфоза вызвана прежде всего изменениями <...> в отношении к собратьям: по мере его от них удаления неприязненное равнодушие («Среда бурлит – плевать на среду!») уступает место сочувствию и тревоге за них <...>" (с. 113).

Фразу "Среда бурлит – плевать на среду!" можно понять по-разному, но в любом случае она не имеет отношения к сухопутной жизни героя, а значит, и не может выражать его отношение к другим людям. Он говорит про "среду", уже начав погружение, значит, "среда" здесь – это водная среда. От начала к концу меняется не отношение героя к другим людям, а объект внимания: сначала он говорит о себе, а потом – обо всем роде человеческом.
Судя по разбираемой нами трактовке текста "Упрямо я стремлюсь ко дну...", наиболее сложны для толкования три момента сюжета: сравнение двух миров (вода и суша), смерть героя и его возвращение.
Два мира

"Затем оппозиция переходит на онтологический уровень: вода предстает как некое "духовное первоначало", первородство:
Зачем простились мы с водой,
Предпочитая влаге – сушу?" (с. 111).
Здесь все же не удержусь от вопроса на религиозную тему: чем это напоминает христианские представления? А вот учимое нами в советских школах происхождение жизни из водной среды и т.д. – очень напоминает. И метафорический смысл сюжета в этих координатах прост и ясен: призыв вернуться в дочеловеческое состояние – метафора протеста против бесчеловечности человеческой жизни. А в координатах разговоров о христианских мотивах в данном стихотворении призыв героя к возвращению в дочеловеческое состояние объяснить невозможно. Потому автор разбираемой трактовки его и пропускает, как будто этого мотива в тексте нет.

С мотивом воды связана одна из самых диких натяжек в этой трактовке. Утверждается, что мотив крещения скрыто присутствует в погружении героя в воду, которое в контексте произведения
"приобретает некий символический оттенок и воспринимается как своеобразное очищение от апостасии и ее последствий" (с. 108).
А затем, в развитие мысли об очищении, вспоминается "Баллада о бане", в которой сакральный смысл очищения выражен открыто (Там же). Что общего с крещением у человека, который, окунувшись в воду, не выходит затем из нее, а идет ко дну, кончая жизнь самоубийством? А что общего в поведении самоубийцы из текста Высоцкого с теми, кто парится в бане?..
С. 111:
"... в столкновении двух типов взаимоотношений, двух разнящихся миров противостоят две системы ценностей, их породившие: вода – место, где царят добро, понимание, справедливость:
Там нет врагов, там все мы – люди,
Там каждый, кто вооружен, –
Нелеп и глуп, как вошь на блюде, –
и суша, где господствуют зло, жестокость, насилие:
Мы умудрились много знать,
Повсюду мест наделать лобных <...>
В свете ценностей одной системы ("мира иного") эволюция и достижения другой ("там, на земле") выглядят как регресс, ибо это – путь не-Любви (а в данной системе – "мира иного" – главным критерием выступает именно Любовь: "... да любите друг друга"), путь от "соборного родства" – единства к

С. 112:
"бессмысленной вражде" озлобленных одиночек".
Когда разговоры уходят в такие заоблачные выси, они звучат значительно и красиво. Что здорово камуфлирует натяжки и подмены. Действительно, противопоставление по типу "вода – средоточие добра, суша – стихия зла" в этом стихотворении есть (хотя здесь всё далеко не однозначно – см. вторую строфу). Но с чего автор статьи взяла, что главным критерием водного мира в тексте Высоцкого выступает Любовь, и эволюция человечества выглядит как регресс потому, что это – путь не-Любви? На каком основании она приписала этому миру христианские акценты?

Разговоры "вообще" отвлекают внимание от реальных особенностей текста. Для понимания оппозиции "вода – суша" в этом стихотворении ключевое значение имеет то, что "подводная" часть текста – о жизни, а не о смерти:
Коралловые города –
В них многорыбно, но не шумно.
.........
Там нет врагов, там все мы люди,
Там каждый, кто вооружён,
Нелеп и глуп, как вошь на блюде.

Сравнюсь с тобой, подводный гриб,
Забудем и чины, и ранги;
Мы снова превратились в рыб,
И наши жабры – акваланги
.
.........
Похлопал по плечу трепанг,
Признав во мне свою породу...
То, что в "подводной" части стихотворения от начала и почти до конца речь идет не о смерти, а о жизни, очевидно. А не замечено это было потому, что не укладывалось в заготовленную схему противопоставления двух стихий. Можно рассматривать этот текст в свете христианских идей или любых других, но недопустимо в угоду какой бы то ни было системе ценностей игнорировать свойства текста. Иначе никакого "света" не будет, а будет один сплошной туман.
Смерть

В самом начале анализа стихотворения Высоцкого автор статьи указала на его перекличку с финалом романа Джека Лондона "Мартин Иден" и привела цитату. Однако процитирован был не весь финал: самый последний фрагмент в статью не попал. Удивительно это потому, что в купированной части не меньше прямых перекличек с текстом Высоцкого:
"Его руки и ноги начали двигаться судорожно и слабо. Поздно! Он перехитрил волю к жизни! Он был уже слишком глубоко. Ему уже не выплыть на поверхность. [Высоцкий: Тем невозвратнее, чем ниже] Казалось, он спокойно и мерно плывет по безбрежному морю видений. Радужное сияние окутало его, и он словно растворился в нем. А это что? Словно маяк! Но он горел в его мозгу - яркий, белый свет. Он сверкал все ярче и ярче. Страшный гул прокатился где-то, и Мартину показалось, что он летит стремглав с крутой гигантской лестницы вниз, в темную бездну. Это он ясно понял! Он летит в темную бездну, – и в тот самый миг, когда он понял это, сознание навсегда покинуло его. [Высоцкий: Где ты, чудовищная мгла, / Которой матери стращают? / Светло, хотя ни факела, / Ни солнца мглу не освещают.]" [выделено мной. - Л.Т.]
У меня нет сомнений в том, что купюра неслучайна и связана не с желанием автора статьи сократить длинную цитату. Ее не устроило то, что о самоубийстве в финале романа говорится прямо ("Он перехитрил волю к жизни!"). О том что причиной купюры – попытка отвлечь внимание от мотива самоубийства, ясно свидетельствует вывод, завершающий пассаж о параллели текста Высоцкого с романом Дж. Лондона:
"Взяв у Лондона идею ухода – погружения в воду, Высоцкий наполнил ее совершенно иным содержанием" (с. 107).
Если идея стихотворения Высоцкого генетически восходит к роману "Мартин Иден", то очевидно, что взял он у Лондона не "идею ухода – погружения в воду", а идею ухода-самоубийства посредством погружения в воду. Эта подмена – одно из множества свидетельств предвзятости автора статьи, которому нужно во что бы то ни стало втиснуть текст в прокрустово ложе заранее приготовленной схемы.
"... в финале стихотворения к основному звучанию подключается мотив принятия страдания и смерти одним во искупление грехов и спасения многих: «И я намеренно тону, // Зову: “Спасите наши души!”»; «И я выплевываю шланг // И в легкие пускаю воду!..». Это впечатление усиливается последней репликой героя о возможном возвращении, которая звучит почти как пророчество о «Втором пришествии»:
Но я приду по ваши души!" (с. 114)
Как мы помним, мотив перехода из жизни в одной среде (на суше) к жизни в другой (в воде) исследовательница не заметила. Естественно, что не заметила она и переход от мотива жизни в воде (средняя часть текста) к мотиву смерти в воде. Последний ощущается только со слов "Ушел один – в том нет беды". До тех пор в некоторых местах текста можно увидеть лишь туманные признаки темы смерти:
Тем невозвратнее, чем ниже...
Под черепом могильный звон...
Но камень взял... [ср.: камень на шее]
И я намеренно тону...
Неясен их "смертельный" смысл потому, что в той же самой средней части текста постоянно и явно присутствует мотив жизни в воде – как обитателей водных глубин, так и самого героя (примеры см. выше). Но в цитированной трактовке финала стихотворения удивительно другое. Автор прекрасно понимает, что герой совершил самоубийство. И при этом без малейшего смущения проводит параллель со смертью Христа ("принятие страдания и смерти одним во искупление грехов и спасения многих"). Да, реплика героя о возвращении "по ваши души" (между прочим весьма двусмысленная) напоминает второе пришествие, но это внешнее сходство. Кто поверит, что можно не заметить принципиальную разницу между смертью несправедливо осужденного и самоубийством?..
Возвращение
И третий камень преткновения – возвращение героя. Персонажу Высоцкого для духовного совершенствования –
"необходимо вернуться к истокам, в лоно материнской духовной стихии, тогда только возможно возвращение для служения людям" (с. 107) [выделено мной. – Л.Т.].
Однако, вопреки утверждению толковательницы, "приду по ваши души" означает не "вернуться и остаться здесь", а "вернуться и уйти обратно, забрав туда других", для чего и совершается возвращение. О том же – предыдущий четырехкратно повторенный призыв:
Назад – не к горю и беде,
Назад и вглубь – но не ко гробу,
Назад – к прибежищу, к воде,
Назад – в извечную утробу.
И без того внятный смысл финального возвращения героя Высоцкого становится еще очевиднее при сопоставлении с пушкинским "Пророком", с которым у текста Высоцкого есть немало параллелей. Пушкинский пророк возвращается к людям и остается среди них ("И, обходя моря и земли, / Глаголом жги сердца людей"). А герой Высоцкого возвращается по души оставшихся здесь: пришел, забрал, ушел. Исследовательница назвала перекличку этих текстов, но отметила только сходные черты, начисто проигнорировав кричаще очевидные различия. Мотив тот же: отсекается всё, что мешает вогнать текст в заготовленную схему.
Итог

"На наш взгляд, В. Высоцкого несомненно можно отнести к тем художникам, в творчестве которых христианство играет роль некой организующей силы, многое в нем расставляющей по своим местам" (с. 116).
Расставляет ли христианство по местам что-то в творчестве Высоцкого или нет, данная статья не показала. И не могла показать. Прежде чем рассматривать произведение в свете каких бы то ни было представлений, его надо рассмотреть по его собственным законам. Хотя бы в общих чертах. Чтоб избежать опасности и уберечь себя от соблазна навязать ему чуждые законы. Впрочем, опасность односторонняя: произведению ничто не угрожает, а вот исследователю подобное навязывание грозит не заметить сокровища текста, скрытые от него его собственными фантазиями. И еще. Если толкователь, направив на текст любимый светильник, при этом темнит, умалчивает, подтасовывает, – может, конечно, толкователь сам и виноват. Но все же невольно взор обращается и к светильнику: возникает желание его поменять. А вдруг этот мил сердцу осветителя, но не подходит тексту?..

P.S.
"... принятие смерти героем и его возможное возвращение в свете христианских идей может быть воспринято <...> и как некое пророчество о посмертной судьбе его поэтического наследия («Ушел один – в том нет беды, – // Но я приду по ваши души!»)" (с. 117, сноска 25).

А вот каким образом автор статьи связала финал стихотворения "Упрямо я стремлюсь ко дну..." с посмертной судьбой творческого наследия Высоцкого, мне, к стыду своему, понять так и не удалось...
about_visotsky01: (Default)
Людмила Томенчук

Глава 8. СЧАСТЛИВЧИК, УБЕЖАВШИЙ С СУШИ...

(Продолжение)

* * *

Что стряслось, почему, возвестив о таких благородных побуждениях, как поиск смысла человеческой жизни, герой скатился до мракобесия, а потом и вовсе свел счеты с жизнью? Проясним сначала причину, побудившую его затеять путешествие в подводный мир. До тех глубин, до самой сути появится много позже, в середине текста, а начало погружения не предвещает бытийных глубин:

Дышу я непривычно ртом.
Среда бурлит, плевать на среду!
Я продвигаюсь, и притом –
Быстрее, в пику Архимеду.

Так что ответ на вопрос – Зачем иду на глубину? Чем плохо было мне на суше? – надо искать в начальных строфах. И он там есть:

Линяют страсти под луной
В обыденной воздушной жиже.

Или, как сказал персонаж попроще:

Нет острых ощущений, все старье, гнилье и хлам,
Того гляди – с тоски сыграю в ящик…

Герой захотел вырваться из наезженной колеи повседневности, из автоматизма течения обыденной жизни, освежить чувства, узнать другую жизнь, изведать неизведанное, наконец.

Но как емко, выразительно он описывает свою жизнь “на суше”, как многозначна “водная” идиома “держаться на поверхности” в сухопутном контексте!

Там на земле – и стол, и дом,
Там я и пел, и надрывался.
Я плавал все же, – хоть с трудом,
Но на поверхности держался.

Почему же тот новый мир, в который он погрузился, мир, столь для него притягательный, так бесцветен, анемичен в его описании? Потому, что герой сбился с пути постижения глубинных основ человеческого бытия и попал в сети ложной идеи. Имя ей – идеал.

Мир, который описывает герой, потому так банален и бесцветен в его словах, что он описывает идеальный мир. Мир, который невозможен в координатах реальности, он существует только в мечтах. А еще – по ту сторону бытия. М. Раевская считает, что герой хочет вернуться в детство. Нет! В извечную утробу – это не в детство, это в “до рождения”. То есть – в смерть. Назад – в извечную утробу! – как только это было сказано, осталось лишь выплюнуть шланг и впустить воду в легкие: свести счеты с жизнью. Потому что иной дороги “туда” – нет.

Я приду по ваши души перекликается со вторым пришествием. Только давайте не забывать, что говорит это человек, нырнувший в глубину в поиске вечных истин и заблудившийся в этих глубинах, погнавшись за призраком идеального мира. И призрак этот привел его туда, куда только и мог привести. “Прийти по наши души” обещает утопленник, самоубийца! Так что хоть и похоже все это на второе пришествие, да только в данном случае слышен в нем никак не голос божий…

А что же автор? Как звучит его голос в этой истории?

(Далі буде)
about_visotsky01: (Default)
Людмила Томенчук

ГЛАВА 8. СЧАСТЛИВЧИК, УБЕЖАВШИЙ С СУШИ...*

(продолжение)

В этом сюжете немало противоречий и странностей. Самая явная –

Не дам им долго залежаться!

“Им” – “вечным истинам”, но это еще надо догадаться, потому что в предыдущей строфе было “оно”:

Всё гениальное, извне
Непонятое – всплеск и шалость.
Спаслось и скрылось в глубине, –
Всё, что гналось и запрещалось.

И вот после такого восьмикратного нагнетания грамматического среднего рода вдруг появляется слово “им”: грамматически здесь негодное, оно оправдывается лишь версификационными целями. Но это досадная мелочь в сравнении с противоречивостью центрального действия героя, погружения, и связанных с ним мотивов и образов.

Мотив погружения появляется в первой же строфе текста. И если начальная строка – Упрямо я стремлюсь ко дну – может восприниматься чисто метафорически, то реалистические подробности следующей строки – Дыханье рвётся, давит уши – ясно указывают также и на реальное погружение под воду. Заключительная строка – Чем плохо было мне на суше? – закрепляет двуплановый статус погружения и всего сюжета в целом.

С центральным событием этого сюжета – погружением героя – связаны мотивы возвращения и невозвращения. Мотив возвращения (жизни) связан с темой вечных истин, а в физическом плане – с аквалангом. Мотив невозвращения (смерти) – с тяготами жизни героя на суше, а в физическом плане – с камнем. Понятно, что эти два мотива несовместимы: или – или. Вернее, они могут быть совместимы, если в тексте присутствует мотив колебания героя (ср. в другом тексте: Пробить ли верх иль пробуравить низ?). Но никаких колебаний нет и в помине, а несовместимые мотивы тем не менее в середине текста чередуются:
Невозвращение, смерть                  Возвращение, жизнь

Те невозвратнее, чем ниже.
Дышу я непривычно ртом**

                                       ... не дам им долго залежаться...

Под черепом могильный звон...

... камень взял

                                       Мы снова превратились в рыб,
                                       И наши жабры – акваланги.

И я намеренно тону...

Назад – в извечную утробу.

И я выплевываю шланг –
И в легкие пускаю воду...

Утопленник...

** О том, что это погружение с аквалангом, мы узнаем только во второй половине текста. И при восприятии сюжета в его непосредственном развертывании в момент чтения весь предшествующий “аквалангу” текст не может быть понят иначе, как изначальное самоубийство героя. В отсутствие акваланга, о наличии которого читатель еще не знает, Дышу я непривычно ртом – то же самое, что в легкие пускаю воду. (Потом, узнав про акваланг и оглядываясь к началу сюжета, мы понимаем, что дышу ртом означало дыхание через трубку акваланга – в сравнении с тем, что на суше человек обычно дышит носом).

Есть и другие противоречия, связанные с мотивами и образами возвращения и невозвращения, жизни и смерти. Во-первых, камень, который герой использует, чтобы добраться до вечных истин и вернуть их в жизнь, в сочетании с погружением в воду и стремлением ко дну, неизбежно приобретает значение орудия (само)убийства. Ведь читатель еще не знает, что герой экипирован аквалангом. Впрочем, затем герой выбирает невозвращение, благополучно забыв свой благородный порыв вернуть вечные истины "на сушу", в жизнь.

Еще один клубок противоречий закручивается вокруг акваланга – снаряжения, которое обеспечивает пребывание человека под водой и возвращение на сушу. Намек на то, что герой нырял с аквалангом, возникает, когда он сравнивает себя с рыбами, а акваланги с жабрами. Но узнаем мы об этом наверняка лишь в конце текста (И я выплевываю шланг, и в легкие пускаю воду). И тут же возникает противоречие: если герой изначально принял решение свести счеты с жизнью (о чем вроде бы свидетельствуют его же слова – тем невозвратнее... под черепом могильный звон... и я намеренно тону...), зачем он брал акваланг? И, опять же, каким образом он собирался возвращать "на сушу", в жизнь, залежавшиеся на дне вечные истины? А если он брал акваланг, потому что поначалу собирался вернуться, – тогда что значат все эти намеки на невозвращение, которые рассыпаны по тексту с самого начала?

И наконец, все эти срединные дифирамбы подводному миру и сравнение с его обитателями, – всё это не о смерти, а о жизни (Мы снова превратились в рыб, / И наши жабры – акваланги... Назад и вглубь – но не ко гробу...). Но этот фантастический мотив сменяется реалистическим. Ушел один – в том нет беды – совершенно очевидно, что это о смерти.

Тут не герой – текст противоречив. Образы и мотивы не ладят друг с другом, не складываются в целое.

* * *

Почему мотив самоубийства так не устраивал исследователей ВВ, первыми обратившихся к этому стихотворению, в общем, ясно: тема суицида даже и в начале 90-х, когда складывалось традиционное восприятие текста, была все еще непривычной для открытого обсуждения. Но главное в том, что персонаж этого стихотворения считался и до сих пор воспринимается не ролевым, а лирическим героем, близким автору. Поэтому и приходилось игнорировать “не подходящую” для такого ракурса часть текста.

Другая причина того, что этот мотив не попал в поле зрения исследователей, – во фрагментарности взгляда на произведения Высоцкого. Как ни странно это звучит, но игнорирование контекста напрямую связано с высокой степенью системности поэтического мира ВВ, когда множество сквозных образов, мотивов, сюжетных ситуаций создают ощущение всех его песенных и стихотворных текстов как единого текста. Ощущение это настолько сильное, почти физически осязаемое, что отдельный поэтический текст отходит на второй план, а зачастую и вовсе не ощущается. И тогда мотивы, образы и сюжеты из разных текстов сопрягаются напрямую, как будто и не существует отдельного произведения, как самостоятельной художественной целостности, частью которой данный мотив или образ является. При этом неизбежна потеря многих смысловых нюансов, которыми наделяется мотив в тексте.

В поэтической системе Высоцкого такой подход приносит особенно серьезные потери. Как мы уже говорили в предыдущих главах, Высоцкий берет в работу традиционные образы и мотивы, массовые представления о различных аспектах человеческой жизни. И в этом привычном материале делает небольшой сдвиг, открывающий новые смыслы в хорошо известных предметах, житейских ситуациях, человеческих свойствах. Сдвиг происходит в контексте конкретного произведения, а не в образе или мотиве как таковом. Вот поэтому и получается, что при фрагментарном подходе – когда контекст произведения почитается несущественным, а фактически – несуществующим, в образе, мотиве, с которым работает исследователь, остается традиционное содержимое, а то, что привнес в него ВВ, исчезает из поля зрения толкователя. И когда читаешь такую работу, а потом вспоминаешь, о чем идет речь, возникает стойкое ощущение, что автор читал какой-то совсем другой текст, и, может быть, даже не Высоцкого.

(Далі буде)



* Противоречивость главного действия героя, погружения, и связанных с ним мотивов описана в книжке недостаточно внятно. Привожу эту часть в новом изложении (в тексте данный фрагмент сдвинут влево).
about_visotsky01: (Default)
Людмила Томенчук

Глава 8. СЧАСТЛИВЧИК, УБЕЖАВШИЙ С СУШИ...

(продолжение)

Кроме призывов к другим повторить путь героя, свести счеты с жизнью, есть, по крайней мере, еще две особенности этого стихотворения, не совместимые с возвышенной трактовкой. Во-первых, хорошо заметно, что герой зачастую не в ладах со здравым смыслом. В пафосе восторга перед миром подводным (иным) и обличения земной жизни (эволюции рода человеческого) он дважды срывается в абсурд, и оба случая элементарны. В первый раз он заявляет:

Я бросил нож – не нужен он:
Там нет врагов, там все мы люди,
Там каждый, кто вооружен,
Нелеп и глуп, как вошь на блюде.

Как будто персонажу невдомек, что и среди обитателей моря довольно акул и прочих хищников. Мне могут возразить, что этот текст метафоричен и его нельзя понимать буквально. Однако мы знаем историю его появления, он основан на личных впечатлениях ВВ от ныряния с аквалангом, множество примет которого в тексте очевидны. Так что слово и сюжет в нем двуплановы и, следовательно, названная абсурдность там есть. Второе подобное заявление героя касается земной, людской жизни:

Зачем, живя на четырёх,
Мы встали, распрямивши спины?..
Затем, и это видит Бог,
Чтоб взять каменья и дубины.

Да, в человеческой истории было немерено кровавых боен и смут. А все равно эти строки, с их тотальным отрицанием, – абсурд и чистое мракобесие, никакими реальными преступлениями, сколь угодно многочисленными и жуткими, не оправдываемое. Над этим заявлением героя смеется его же собственное слово (Я снял с острогой карабин, / Но камень взял <...> чтобы добраться до глубин...). Выходит, “каменья” можно употреблять не только для побивания себе подобных... И потом, если в истории человечества ничего светлого и доброго не было, как быть с вечными истинами, духовно-нравственными постулатами? Они откуда взялись? Разве не являются они результатом духовного опыта всех, кто жил и живет на этой земле?

Второе свойство стихотворения “Упрямо я стремлюсь ко дну…”, серьезно противоречащее его пафосной трактовке, – банальность речи персонажа. В художественной системе Высоцкого это всегда отрицательная характеристика. Мне уже приходилось писать о том, что большинство героев ВВ необыкновенно талантливы115*, в том числе и в языковом отношении. Их речь насыщена необычными образами, яркими, неожиданными метафорами. Причем этим талантом Высоцкий одаривает как своих положительных персонажей, вроде героя “Куполов”, так и сугубо сниженных, комических:

На “разойтись” я сразу ж согласился –
И разошелся, то есть расходился.

А вот из монолога нашего ныряльщика:

Я открываю новый мир,
Пройдя коралловые рифы.
Коралловые города –
В них многорыбно, но не шумно.
Нема подводная среда,
И многоцветна, и разумна.

Сплошная бесцветная банальщина. И это сказано о мире, куда так стремился герой и который так его восхитил, что он решил не возвращаться в свою земную жизнь, остаться там навсегда. Не странно ли?

А когда он начинает брататься с обитателями подводного мира, читать это без иронической усмешки просто невозможно:

Сравнюсь с тобой, подводный гриб,
Забудем и чины, и ранги...

В общем, трудно представить, чтобы персонаж с таким плоским мировосприятием стал задумываться о философии человеческого бытия.

Я говорю здесь не о характере героя, а о противоречивости текста, в котором один мотив не складывается с другим, в котором сильные, глубокие фрагменты, насыщенные образной, эмоциональной энергией:

Под черепом – могильный звон,
Давленье мне хребет ломает,
Вода выталкивает вон –
И глубина не принимает –

перемежаются вялым словоговорением вроде сравнения героя с подводным грибом, а аквалангов с жабрами. Таких необязательных, тусклых строк больше всего как раз после слов насчет добраться до глубин, что придает второй части текста явный иронический привкус. Неужто это и есть та самая “суть” человеческого бытия? Спору нет, вечные истины просты, но здесь перед нами не простота, а примитив.

Помните, что послужило герою последним толчком к самоубийству:

Похлопал по плечу трепанг,
Признав во мне свою породу.

Это, конечно, лишь оболочка, за ней скрываются серьезные мотивы, но и она участвует в создании атмосферы текста: мелкость внешнего повода вкупе с банальностью речи персонажа окрашивает даже и этот эпизод в иронические тона. А под спудом здесь различимы два драматичных мотива, общих для множества персонажей ВВ: сильная зависимость от внешней оценки (тут многие ключевые тексты вспоминаются – “Иноходец”, “Горизонт”, вторая часть “Очей черных”, не говоря о “Канатоходце”) и неприкаянность, неустроенность, отсутствие достойного места в жизни. В “братании с трепангом” – затаенная душевная боль, тоска одиночества героя среди себе подобных, униженности в земном его существовании. Все это рождает глубокое сочувствие, но никак не позволяет героизировать персонажа.

(Далі буде)



115* См. в третьей книге этой серии (Томенчук Л. "... А истины передают изустно". – Днепропетровск, 2004), с. 11.
about_visotsky01: (Default)
Людмила Томенчук

Глава 8. СЧАСТЛИВЧИК, УБЕЖАВШИЙ С СУШИ...**

Стихотворение “Упрямо я стремлюсь ко дну…” было впервые опубликовано в начале 80-х в сборнике “Нерв” и сразу привлекло внимание исследователей. Сложилось понимание этого сюжета как движения героя к истокам105* (традиционным нравственно-духовным ценностям) в стремлении постичь смысл человеческого бытия106* и, приобщившись к “самой сути”, к этим вечным истинам, вернуть им положенное место в жизни107*. В разных работах акценты могли варьироваться, но в целом понимание оставалось стабильным108. Тишину расколола статья М. Раевской “«Дурная кровь в мои проникла вены...», или Две судьбы Высоцкого”109*, в которой, в частности, был отвергнут традиционный взгляд на этот текст и заявлен новый, согласно которому мотив погружения привязан к наркомании ВВ, а весь сюжет прочитан как медленное самоубийство поэта, для которого ко времени написания стихотворения (1977) –

“уход в пучину становится <...> самоцелью, наркотический дурман превращается в единственный способ существования”110*.

Такие вот полюса...

В статье М. Раевской много эпатажа, аргументация не выдерживает никакой критики, то есть попросту отсутствует. Вот как, например, автор “доказывает” свою привязку мотива погружения к наркомании ВВ:

“Отправившись на подводную охоту, герой Высоцкого не захотел возвращаться на землю и – покончил с собой. Заметим, что знакомые Владимира Семеновича нередко сравнивали его наркотическую эпопею с медленным суицидом. А Юрий Визбор образно назвал «сорокадвухлетним самоубийством» вообще всю жизнь Высоцкого. Итак, погружение в пучину – это самоубийство, а суицид в случае Высоцкого ассоциативно связан с наркотиками. Вот еще одно доказательство неслучайности привязки мотива погружения к биографическому факту – наркомании”111*.

Подобных перлов в этой статье столько, что диву даешься, как ее могли опубликовать в специальном издании. Вспоминается другая публикация подобного уровня в тех же “Вопросах литературы”, принадлежавшая перу Т.Барановой (1984). Так и тянет сыронизировать: через двадцать лет – все то же, но…

Эскапады М. Раевской возникли не на пустом месте. Она затронула реальную проблему – кричащее противоречие традиционной трактовки стихотворения его тексту, и указала исток этого противоречия: исследователи Высоцкого игнорируют очевидное самоубийство героя112. В этой ситуации интересно понять две вещи: что все-таки происходит в сюжете “Упрямо я стремлюсь ко дну...” и почему биография текста сложилась так, а не иначе. Начнем.

* * *

Традиционная трактовка текста небеспочвенна. В нем действительно отражены два позитивных мотива, ключевых для творчества Высоцкого: стремление добраться до глубин, до самой сути и чувство единения с людьми и служение им.

… Зову – “Спасите наши души!”

Как бы ни относиться к сюжету и герою, его искренний порыв, боль и страсть невозможно не ощутить и не проникнуться сочувствием к ее носителю. Здесь тот же тон, тот же высокий пафос, что и в гениальной “Я был и слаб, и уязвим…”, в ее кульминационном эпизоде:

Я ничего им не сказал!
Ни на кого не показал!
Скажите всем, кого я знал:
Я им остался братом!

Вот в каком высоком родстве находится “Упрямо я стремлюсь ко дну…”. И совершенно верно, что “для духовного совершенствования ему (герою. – Л.Т.) необходимо вернуться к истокам”113*. И мотив очищения от грехов, царящих на суше114*, очевиден и важен. Мы вообще можем во многом согласиться с героем. Не только семьдесят советских лет – вся история человечества полна примеров того, как “гениальное и недопонятое” повседневной жизнью спасалось, скрывалось в “глубине”, в ее толще. И нередко, стремясь проникнуть вглубь, докопаться до сути, мы ощущаем это возрастающее сопротивление “среды”, “материала”. Вода выталкивает вон, / И глубина не принимает. И куда как часто деяния человеческие – прошлые, настоящие – лишены и разумности, и гуманности, когда в самом деле ничего не остается, кроме горестно недоумевать: зачем мы сделались людьми?..

Всё это так. Но в “Упрямо я стремлюсь ко дну…” есть не только это. Самоубийство персонажа неизбежно бросает отсвет на все вышеназванные мотивы и смыслы. Еще: “Назад – не к горю и беде…” – герой зовет и других свести счеты с жизнью, что само по себе малопривлекательно, а тем более звучит дико в устах так называемого лирического героя ВВ, персонажа, близкого автору, каковым его представляет традиционная трактовка. Не меньшая странность этих слов состоит в том, что герой призывает повторить его путь – так сказать, выбирайтесь моей колеей. Это просто невероятно в системе ценностей Высоцкого, для которого возможность и необходимость выбирать и прокладывать свой собственный жизненный путь – один из главных ориентиров, одна из основных ценностей человеческой жизни!

Коротко говоря, “Упрямо я стремлюсь ко дну…” – внутренне противоречивый текст. В определенный момент работы над ним это стало ясно Высоцкому, чему есть документальное подтверждение, которое отменяет возможность пафосной трактовки стихотворения. Обращение к данному документу – простой и короткий путь оппонирования традиционному взгляду на это произведение. Но оно вынуждает выйти за пределы текста, публикуемого в сборниках ВВ. Однако привычное толкование несовместимо даже и с этим, усеченным публикаторами текстом. Поэтому проанализируем сначала его, сопоставим с привычной трактовкой, а после обратимся к другим документам и свидетельствам, которые дополнят картину.

(Далі буде)



105* Скобелев А., Шаулов С. Владимир Высоцкий: мир и слово. – Воронеж, 1991. С. 74.

106* Шилина О. Поэзия В. Высоцкого в свете традиций христианского гуманизма // Мир Высоцкого. Вып. I. – М., 1997. С. 109.

107* Там же. С. 110.

108 Встречается даже и прямое отождествление героя стихотворения с его автором.

“Высоцкий не безразличен. И многое хотел бы знать:

Меня сомненья – чёрт возьми! –
Давно буравами сверлили, –
Зачем мы сделались людьми?
Зачем потом заговорили?
Зачем, живя на четырёх,
Мы встали, распрямивши спины?”

(Иванова Л. История и Пустота // Мир Высоцкого. Вып. V. – М., 2001. С. 290. Выделено автором цитаты. – Л.Т.).

109* Вопросы литературы. 2005. № 6.

110* Там же.

111* Там же.

112 Пример игнорирования самоубийства героя:

“Оппозиция этих двух «миров» [суша – вода. – Л.Т.] выдержана в духе евангельского сопоставления человеческого (земного) и божественного (небесного) <...> в свете христианских идей это произведение может быть воспринято как одно из поэтических откровений В. Высоцкого, а путь его героя предстает как познание истины и духовное спасение. Но <...> индивидуальное, единичное спасение-благо оказывается для него неполноценным, недостаточным. <...> он желает спасения и для тех, кто остался на суше: <...> «Друзья мои, бегите с суши! <...> Назад – в извечную утробу!»” (Шилина О. Поэзия В. Высоцкого в свете традиций христианского гуманизма. С. 111, 112).


Толкование это особенно режет слух потому, что сюжет оценен положительно с позиций христианства, хотя, как известно, по христианским представлениям самоубийство – тягчайший грех. Но не только это – призыв героя к другим следовать его примеру тоже получает позитивную оценку интерпретатора...

113* Там же. С. 107.

114* Там же. С. 109.

** Глава из книги Л. Томенчук "Вы вдумайтесь в простые эти строки..." (Днепропетровск, 2008). Звездочкой помечены сноски, содержащие только библиографические данные цитируемой публикации.
about_visotsky01: (Default)
УПРЯМО Я СТРЕМЛЮСЬ КО ДНУ..."

Из биографии текста:

"Правленная беловая рукопись стихотворения "Упрямо я стремлюсь ко дну..." (факсимиле см.: "Высоцкий: время, наследие, судьба", № 23, с. 6), находится на листе фирменной бумаги "Бич-отеля", расположенного на острове Косумель (Мексика).

На страницах книги "Владимир, или Прерванный полёт" (с. 103-109) Марина Влади рассказывает о том, что Высоцкий часто опускался под воду в обществе седобородого подводника, прозванного им Нептунио, во время пребывания на острове. Очевидно, именно впечатления тех дней послужили толчком к созданию стихотворения.

Кроме того, Марина Влади свидетельствует, что на Косумеле Высоцкий писал "целыми днями". О том же сам поэт рассказывал впоследствии И.Шевцову. К тому же, на бумаге "Бич-отеля" записан целый ряд текстов: "Когда я об стену...", "Про глупцов", "Дорогая передача..."

Поездка датирована Мариной Влади 1975 годом. Однако, выступление Высоцкого на мексиканском телевидении, также упомянутое в её рассказе, состоялось не в семьдесят пятом, а в 1977 г., что явствует из титров телепередачи. Да и процитированный на с. 108 текст, написанный поэтом для ведущего этой программы, содержит упоминание о призе, полученном на театральном фестивале 1976 г. в Югославии.

Таким образом, именно 1977 год можно считать годом написания публикуемого текста, а более точную дату возможно установить, уточнив сроки пребывания Высоцкого в Мексике".
http://otblesk.com/vysotsky/-uprjamo.htm

Из архива Форума Высоцкого на Куличках:

kommentarij, написано 01-08-2004:

Где ты, чудовищная мгла,
Которой матери стращают?
Светло, хотя ни факела,
Ни солнца мглу не освещают.

Это о чем? Что светящегося живет под водой?

без имени, написано 02-08-2004:

Светится там, судя по "В мире животных", кто ни попадя, но не настолько, чтобы округу освещать. Наверно, это метафора. В этом стихотворении дно – это ведь не только дно океана, но и дно, где сокровенные знания об этом мире. А знания - это свет.
Вообще там красивейших метафор воз и маленькая тележка. Например, он, чем глубже, тем быстрее погружается "в пику Архимеду". В действительности-то невозможно законы природы нарушить. Значит, другая сила его вниз влечёт.
http://ubb.kulichki.com/ubb/Forum53/HTML/000291-11.html

kommentarij, написано 02-08-2004:

<...> Кстати, Бродский написал тоже в 1977 году:

Море гораздо разнообразнее суши.
Интереснее, чем что-либо.
Изнутри, как и снаружи. Рыба
Интереснее груши.
<...>
Кровь у жителей моря холодней, чем у нас: их жуткий
Вид леденит нашу кровь даже в рыбной лавке.
Если б Дарвин туда нырнул, мы б не знали "закона джунглей".
Или внесли бы в оный поправки.

lany, написано 02-08-2004:

<...> Погружаться с ускорением вполне возможно, если плотность погружаемого тела выше плотности воды (а она на любой глубине практически неизменна). До определенной скорости погружения ускорение присутствует (примерно 9.8 м/с2), потом снижается. С увеличением скорости погружения растет сила трения о воду, и в результате скорость погружения стабилизируется, т. е. ускорение пропадет. Плотность человеческого тела близка к плотности воды, а с камнем или иным утяжелителем отмеченные искомые физические законы работают. ["Но камень взял... чтобы добраться до глубин..."]

svetliok, написано 02-08-2004:

<...> "Дыханье рвётся, давит уши..." –
так оно и есть, особенно для начинающего ныряльщика.

"Я продвигаюсь, и притом Быстрее, в пику Архимеду" –
правильно, Архимедова сила мешает погружению, но ныряльщики все же ухищряются продвигаться вниз. Iany правильно сказал, но я не думаю что ВВ решал уравнения Навье-Стокса и Рейнольдса, чтобы написать свои стихи.

"Светло, хотя ни факела, Ни солнца мглу не освещают" –
ошибка автора. На такой глубине в тропических морях светло от солнца. На какой глубине ВВ нырял, я не знаю, но если у него не было опыта, то не глубже метров 10-12. В хорошей воде светло до 40 метров, а дальше любителю нечего делать.

"Под черепом могильный звон, Давленье мне хребет ломает" –
не надо было так быстро спускаться, а "чуть помедленнее". Тогда звона не будет.

"Вода выталкивает вон И глубина не принимает" –
скорее всего устал, выталкивание ведь от глубины не зависит.

"И я выплёвываю шланг И в лёгкие пускаю воду" –
суицидные мысли? Ну, пора выплывать! :)

Danuta, написано 08-08-2004:

"Ныряльщики за ракушками тонут"... Высоцкий – поэт, а поэзии не важны правила природы, не страшны ни озерные, ни морские глубины, даже если это против законов природы.

svetliok, написано 08-08-2004:

Да, ВВ не учитель физики, а поэт, но всё познается в сравнении. Сравнивая стихи с законами природы, мы видим, что в поэтическом мире Высоцкого человеку свойственно тонуть в воде, и связанно это не с плотностью человеческого тела, а с пустотой в человеческой душе:

Я понял, я понял, что тону, –
Покажьте мне хоть в форточку Весну!".

Сыт я по горло, до подбородка,
Даже от песен стал уставать.
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
Чтоб не могли запеленговать
!

А мне удел от бога дан...
А может, тоже – в Магадан?
Уехать с другом заодно –
И лечь на дно!..

В заколдованных болотах там кикиморы живут, –
Защекочут до икоты и на дно уволокут.
Будь ты пеший, будь ты конный – заграбастают,
А уж лешие – так по лесу и шастают.

Но нет, им не послать его на дно
Поможет океан, взвалив на плечи, –
Ведь океан-то с нами заодно.
И прав был капитан: ещё не вечер!

Нас тянет на дно как балласты...

Золотишко всегда тяжелее
И всегда оседает на дно
.
...
Он ругает меня: "Что ж не пишешь?!
Знаю тонешь, и знаю хандра, –
Всё же золото – золото, слышишь! –
Люди бережно снимут с ковра..."
Друг стоит на насосе и в метку
Отбивает от золота муть.
...Я письмо проглотил как таблетку –
И теперь не боюсь утонуть!

... человеку за бортом
Здесь не дадут утонуть
!

Вот народ упрямый – все с нахрапу!
Ладно, лезьте прямо вверх по трапу.
С вами будет веселее путь –
И лучше с музыкой тонуть.

Он видел дно,
Он видел ад,
Но сделал он
Свой шаг назад –
И воскрешен!

Нам осталось уколоться –
И упасть на дно колодца,
И пропасть на дне колодца
,
Как в Бермудах, навсегда.

Мы все живём как будто, но
Не будоражат нас давно
Ни паровозные свистки,
Ни пароходные гудки.
Иные те, кому дано,
Стремятся вглубь и видят дно, –
Но - как навозные жуки
И мелководные мальки...

Сам МАЗ – девятнадцать, и груз – двадцать пять,
И всё это вместе со мною на дно...
Ну что – подождать? Нет, сейчас попытать,
И лбом выбивать лобовое стекло?..

По речке жизни плавал честный грека
И утонул, а может, рак настиг...

Он в аварийном был состоянье,
Но и она – не новая отнюдь, –
Так что увидишь на расстоянье –
С испуга можно взять и затонуть.

Спасите, спасите! О ужас, о ужас, –
Я больше не вынырну, если нырну,
Немного поплаваю, чуть поднатужусь,
Но силы покинут и я утону.

И я намеренно тону,
Ору: "Спасите наши души!"
И, если я не дотяну,
Друзья мои, бегите с суши!

А ворота у входа в фонтан - как пасть,
Осторожнее, можно в капкан попасть!
Если дыры в кармане – какой расчёт?
Ты утонешь в фонтане, другой всплывёт.

В красивых восточных легендах "Ныряльщики за ракушками – тонут", но поэт бросается "головою в синий омут".

У ВВ ныряют и сентиментальный боксер, и волки "под флажки", и в телевизоре "Врубаю первую - а там ныряют". А если всплывают – то в минном поле. Но –

Кто всплыл, об утонувших не жалей!

И последнее слово:

Пробить ли верх иль пробуравить низ?
Конечно, всплыть и не терять надежду!

kommentarij, написано 08-08-2004:

В этой связи можно вспомнить водяного, который удрал с родного дна (демагогически сославшись на то, что там якобы "мокро и сыро") – после того, как некий водолаз, ошибочно принятый за утоплненника, дал ему по рылу.

Danuta, написано 08-08-2004:

Я бы ещё связала "бросаюсь головою в синий омут" с миром сказки, где богатырь проходит в другой мир за живой водой. <...> В "Реальней сновидения и бреда" не попытка самоубийства, как писал Канчуков, а воля к жизни, ведь герой возвращается из этого омута.

В "Упрямо я стремлюсь ко дну" уже не романтичная легенда, а недовольство человеческим миром, "Лечь бы на дно". Но – "Я приду по ваши души"!
http://ubb.kulichki.com/ubb/Forum53/HTML/000291-12.html

Впервые это стихотворение было опубликовано в "Нерве". Тогда же оно меня и смутило: как-то не вязался пафос последней фразы с тем, что восклицает это утопленник-самоубийца. Текст был полон то ли противоречий, то ли тёмных образов. Ломала я голову над ним, но ни до чего не додумалась. Так и осталась эта заноза. А потом, в середине 90-х, была публикация факсимиле рукописи в газете "Высоцкий: время, наследие, судьба", и стало еще интереснее. А через десять лет решила я наконец вытащить занозу. И появилась глава в книжке "Вы вдумайтесь в простые эти строки...", которая вышла в 2008 году. Пока еще руки дойдут подготовить текст книжки к электронной публикации, помещу я эту главу здесь. Так что –

(Далі буде)

Profile

about_visotsky01: (Default)
about_visotsky01

March 2020

S M T W T F S
1234567
891011121314
15161718192021
22 232425262728
293031    

Syndicate

RSS Atom

Most Popular Tags

Style Credit

Expand Cut Tags

No cut tags
Page generated Jun. 14th, 2025 11:30 am
Powered by Dreamwidth Studios