Людмила Томенчук
Глава 8. СЧАСТЛИВЧИК, УБЕЖАВШИЙ С СУШИ...
(Продолжение)
* * *
* * *
Что стряслось, почему, возвестив о таких благородных побуждениях, как поиск смысла человеческой жизни, герой скатился до мракобесия, а потом и вовсе свел счеты с жизнью? Проясним сначала причину, побудившую его затеять путешествие в подводный мир. До тех глубин, до самой сути появится много позже, в середине текста, а начало погружения не предвещает бытийных глубин:
Дышу я непривычно ртом.
Среда бурлит, плевать на среду!
Я продвигаюсь, и притом –
Быстрее, в пику Архимеду.
Среда бурлит, плевать на среду!
Я продвигаюсь, и притом –
Быстрее, в пику Архимеду.
Так что ответ на вопрос – Зачем иду на глубину? Чем плохо было мне на суше? – надо искать в начальных строфах. И он там есть:
Линяют страсти под луной
В обыденной воздушной жиже.
В обыденной воздушной жиже.
Или, как сказал персонаж попроще:
Нет острых ощущений, все старье, гнилье и хлам,
Того гляди – с тоски сыграю в ящик…
Того гляди – с тоски сыграю в ящик…
Герой захотел вырваться из наезженной колеи повседневности, из автоматизма течения обыденной жизни, освежить чувства, узнать другую жизнь, изведать неизведанное, наконец.
Но как емко, выразительно он описывает свою жизнь “на суше”, как многозначна “водная” идиома “держаться на поверхности” в сухопутном контексте!
Но как емко, выразительно он описывает свою жизнь “на суше”, как многозначна “водная” идиома “держаться на поверхности” в сухопутном контексте!
Там на земле – и стол, и дом,
Там я и пел, и надрывался.
Я плавал все же, – хоть с трудом,
Но на поверхности держался.
Там я и пел, и надрывался.
Я плавал все же, – хоть с трудом,
Но на поверхности держался.
Почему же тот новый мир, в который он погрузился, мир, столь для него притягательный, так бесцветен, анемичен в его описании? Потому, что герой сбился с пути постижения глубинных основ человеческого бытия и попал в сети ложной идеи. Имя ей – идеал.
Мир, который описывает герой, потому так банален и бесцветен в его словах, что он описывает идеальный мир. Мир, который невозможен в координатах реальности, он существует только в мечтах. А еще – по ту сторону бытия. М. Раевская считает, что герой хочет вернуться в детство. Нет! В извечную утробу – это не в детство, это в “до рождения”. То есть – в смерть. Назад – в извечную утробу! – как только это было сказано, осталось лишь выплюнуть шланг и впустить воду в легкие: свести счеты с жизнью. Потому что иной дороги “туда” – нет.
Я приду по ваши души перекликается со вторым пришествием. Только давайте не забывать, что говорит это человек, нырнувший в глубину в поиске вечных истин и заблудившийся в этих глубинах, погнавшись за призраком идеального мира. И призрак этот привел его туда, куда только и мог привести. “Прийти по наши души” обещает утопленник, самоубийца! Так что хоть и похоже все это на второе пришествие, да только в данном случае слышен в нем никак не голос божий…
А что же автор? Как звучит его голос в этой истории?
Мир, который описывает герой, потому так банален и бесцветен в его словах, что он описывает идеальный мир. Мир, который невозможен в координатах реальности, он существует только в мечтах. А еще – по ту сторону бытия. М. Раевская считает, что герой хочет вернуться в детство. Нет! В извечную утробу – это не в детство, это в “до рождения”. То есть – в смерть. Назад – в извечную утробу! – как только это было сказано, осталось лишь выплюнуть шланг и впустить воду в легкие: свести счеты с жизнью. Потому что иной дороги “туда” – нет.
Я приду по ваши души перекликается со вторым пришествием. Только давайте не забывать, что говорит это человек, нырнувший в глубину в поиске вечных истин и заблудившийся в этих глубинах, погнавшись за призраком идеального мира. И призрак этот привел его туда, куда только и мог привести. “Прийти по наши души” обещает утопленник, самоубийца! Так что хоть и похоже все это на второе пришествие, да только в данном случае слышен в нем никак не голос божий…
А что же автор? Как звучит его голос в этой истории?
(Далі буде)