about_visotsky01 | Entries tagged with -конь/лошадь

Много еще не сказано о сюжете "Яблок". Создаю этот пост как сборный, он станет дневником-послесловием. Буду собирать сюда мысли по поводу сюжета "Яблок", возникшие в связи и без связи с книжкой, свои и чужие.

19 ноября 2016

Симонова попрекали, мол, ошибся, и "как никто другой" умеет ждать не возлюбленная, а мать. Высоцкие "Яблоки" показывают, что прав был Симонов и неправы его критики. Спасти мужчину может ожидание только равной ему женщины. Ожидание матери не спасает, потому что для нее он не мужчина, а сын, мальчик, ребенок.

Герой "Очей черных" – это герой "Яблок". В "Очах" он на середине пути, который приведет его к "Яблокам". Кони уносят его из Дома на все четыре стороны, носят по свету, а потом в его воображении возникает образ души, уносящейся на конях в рай, – и начинается райское путешествие. "Дом" – песня не о России, а о человеке. Он покидает свой родной дом, в котором ему чудятся косо висящие образа, покатый пол и куча мужиков, – это он в воображении притащил в свой дом привычную свою среду вне дома. Этот фантом и застит ему глаза, не дает увидеть то, что есть у него в реальной жизни: настоящий дом, крепкий, прочный, где Жена, женщина, которая ждет его из его отлучек и принимает таким, каков он есть. Он прозреет это к концу пути, возмужав, вот почему женщина и ее ожидание появляются только в конце "Яблок". Ожидание женщины, которое он еще не осознает, но уже чувствует, и рождает в нем ощущение, что ему есть куда возвращаться. Благодаря этому спасительному ожиданию он начинает действовать, а "Очи черные" продолжаются "Яблоками".

P.S. Чтобы зафиксировать дату заметки, все последующие дополнения буду делать не в тексте поста, а отдельными комментариями. Это удобнее и для возможного обсуждения.

05 января 2017

Глава 15. Женщина

Самый ранний, по-видимому, черновик “Яблок” начинается четырьмя вариантами первого куплета и сразу вслед за этим – окончание “ты же даже из рая ждала”. А уже потом – набросок второго куплета (фактически в его устойчивом виде) и пр. Начало и конец сюжета “Райских яблок” определились сразу, они были ясны Высоцкому изначально.

( Read more... )

Глава 14. Кони

Образ коня у Высоцкого насыщен смыслами, ассоциациями и всегда позитивен. Чаще всего конь (кони, лошади) связан с мотивом судьбы, жизненного пути. Этому образу обычно сопутствует мотив быстрой езды. Те же смыслы присутствуют и в начале “Яблок”, в эпизоде земного убийства. Здесь, впрочем, кони выступают в обличье кляч.

( Read more... )

Глава 11. “И убит я…”

Герой и его убийства
(окончание)

Кстати, к сказанному про уголовно-блатную тему в “Яблоках” можно кое-что добавить. Схема сюжета РЯ не нова в творчестве Высоцкого: она повторяет сюжетную схему одной из его ранних, “блатных” песен – “Город уши заткнул” (“Дело сделал свое я и тут же назад, / А вещи – теще…”), плюс параллели образов и мотивов (“проверь запоры” и возня Петра-апостола с засовом райских врат, сторож-лифтер и сторожа кущей-садов, тощие, хилые мощи обворованного гражданина и немощь того же Петра etc.) [106].

Образы тюрьмы-зоны-лагеря появлялись в текстах Высоцкого на протяжении всего творческого пути. Такая верность теме имела разные причины. Одна из двух главных в том, что у Высоцкого основной тип образной выразительности – пространственный. Так, свобода – одно из важнейших, по Высоцкому, состояний человека – в его мире выражается главным образом в мотиве свободного перемещения в пространстве. Соответственно несвободу воплощают образы, таковое перемещение не допускающие, а это прежде всего тюрьма / лагерь и больница. Имеется еще одна, может быть, даже и более важная для Высоцкого тема, чем свобода. Именно она определяет приверженность ВВ блатной тематике на протяжении всего его творчества. Это и есть тема “Райских яблок”, о ней – в конце книги.

Как правило, ощущение тюрьмы возникает у героев ВВ в связи с огражденным пространством. Ассоциация в “Яблоках” пространства без ограды с тюрьмой-зоной имеет очевидный источник: такой тюрьмой была страна советов.

Кстати. У этой страны имелась масса специфических свойств, в частности, тотальный дефицит материальной жизни. Не это ли исток щедрости предметно-вещного плана в песнях Высоцкого, которая в РЯ нашла свое выражение в множестве яблок? Множество в художественном мире Высоцкого – это напоминание о многообразии мира, щедром разнообразии живой жизни, которой нет ничего прекрасней. Поддерживать тягу к жизни у мира, которому грозит исчезновение...

* * *
Два убийства. Общее и различия

Герой украл коней, был настигнут и убит, получив удар ножом в спину, – это толкование сюжета основано на косвенных аргументах. Вот еще один: текст “Яблок”, как и свойственно Высоцкому, полон внутренних параллелей, а земное убийство, как возмездие за кражу, – параллель райскому, с его прямо названными в тексте подробностями (запрет, кража, убийство как наказание за нарушение запрета).

Кстати, параллель райского и земного убийств позволяет предположить, что запрет касается яблок (“не укради”).

Гипотеза об убийстве героя как наказании за кражу коней связывает земное убийство еще с одним эпизодом “Яблок”: эстафету неудачного, не достигшего цели действия (раз догнали и наказали) от героя примет Петр-апостол, когда будет возиться с отворением ворот. Оба убийцы, наоборот, отлично делают свое дело, достигают цели (как и герой, который добыл-таки яблоки). Очевидны также параллели эпизодов убийств (в спину – в лоб , нож – пуля) и последующих событий (“и ударит душа на ворованных клячах в галоп” – “и погнал я коней”). Параллель “кража – убийство” уже упоминалась.

Есть в земном и райском убийствах и ассиметричные детали: земное убийство несет герою смерть, а райское не несет воскрешения, – герой оживает раньше, с прибытием в рай. То есть земное убийство выполняет свою функцию на оси “жизнь – смерть”, а райское убийство важно для сюжета в каком-то другом аспекте.

В эпизодах обоих убийств есть несколько смысловых осей. Самая заметная из них – “умелость – неумелость”. В мире Высоцкого важно не только действие, но и его качество. В данном аспекте герой и оба его убийцы схожи и противостоят Петру (это и есть тот мотив, который вводит в текст убийц как персонажей). Строка “Седовласый старик что-то долго возился с засовом” не только подчеркивает абсурдность неогражденного рая, но и оттеняет мастерство сторожей-стрелков, умелость земного убийцы и самого героя – как в райской середине, так и в начале сюжета: в земном убийстве дело ведь не в том, что герой не смог удрать от погони, а в том, что он и не собирался выиграть в этой схватке, он хотел проиграть = быть убитым, ради чего и совершил кражу. Его выигрыш заключался в его проигрыше.

Здесь проявляется важная особенность взаимоотношений героя “Яб¬лок” с другими персонажами. В любом аспекте, на любой смысловой оси герой и Петр – антагонисты, а герой и его убийцы – нет (раз у них весьма важная общая черта). Это значит, что не в убийствах заложена самая мощная энергия “Яблок”.

Убийства – не причина, не толчок для дальнейшего движения, они – следствие происшедшего раньше. Другими словами, внешний сюжет “Райских яблок” движут убийства, а внутренний – события, предшествующие им. Эти события и есть ключ к пониманию того, что происходит в “Райских яблоках” и о чем этот текст.
______

[106] Как любой другой текст Высоцкого, а уж тем более итоговый, “Яблоки” множественно перекликаются с другими его текстами. Но подробно рассматривать этот вопрос преждевременно по названной выше причине: при всём обилии высказываний о “Райских яблоках” в литературе о Высоцком, до сих пор нет анализа этого текста, нет, соответственно, и обоснованного описания его особенностей. Как сказано в одном классическом литературоведческом труде, “совершенно очевидно <...> и не требует никаких доказательств, что о происхождении какого бы то ни было явления можно говорить лишь после того, как явление это описано. <...> говорить о генетике без специального освещения вопроса об описании, как это делается обычно, – совершенно бесполезно. Ясно, что прежде, чем осветить вопрос, откуда сказка происходит, надо ответить на вопрос, что она собой представляет” (В. Пропп. Морфология сказки).

(Далi буде)

Глава 11. “И убит я…”

Герой и его убийства
(продолжение)

У ворованных кляч есть образ-побратим – краденые яблоки (коллективность обоих образов тоже стоит запомнить). Эта параллель укрепляет ощущение неслучайности эпитета “ворованные” и намекает на его исток.

( Read more... )

Глава 11. “И убит я…”

Герой и его убийства

По логике предыдущих глав, нам предстоит разговор о герое и его убийцах. Но убийцы – лишь выполнители. Райский исполняет волю наложившего запрет, земной – волю самого героя. Есть один мотив, который выводит на сцену убийц как персонажей (об этом ниже), но в целом в сюжете РЯ играют роль не убийцы, а сами убийства. Их и рассмотрим.

( Read more... )

Глава 5. “... Как в сказке, точь-в-точь”

“Райские яблоки” на фоне волшебной сказки
(окончание)

Вредитель и даритель

Функция вредителя в сюжете – нанести вред, причинить ущерб. Он действует обманом или насилием, герой поддается обману и этим невольно помогает вредителю. В волшебной сказке вредитель и его манипуляции традиционно появляются в начале – в завязке сказочного сюжета, но есть и другой тип начала – когда “сказки исходят из некоторой ситуации нехватки или недостачи, что и вызывает поиски, аналогичные поискам при вредительстве” [69*]. Как мы уже говорили, в начале “Яблок” присутствует именно мотив недостачи (“Не скажу про живых, а покойников мы бережем”). А потому вроде бы вопрос о вредителе отпадает. Но не может ли вредитель появиться в “Яблоках” на более поздней стадии сюжета? В наших поисках будем руководствоваться замечанием В.Проппа, что на присутствие персонажа-вредителя могут указывать мотивы насилия и/или обмана.

( Read more... )

Глава 2. Подбираем ключи (ІI)

История толкования “Райских яблок”
(продолжение)

* * *
Большое видится на расстоянье?

В литературе о “Яблоках” особняком стоят две статьи. В статье А.Бед¬нарчик, посвященной сравнению с оригиналом перевода РЯ на польский [29*], кроме самого разбора перевода, автор приводит свое понимание “Яблок”, отдельных его мотивов и образов.

Многое у А.Беднарчик противоречит тексту Высоцкого. Связано это прежде всего с социальным уклоном толкования сюжета: для польского автора рай в “Яблоках” – это советский лагерь, ГУЛАГ. Видать, “братские” Советы так сидят в печенках людям стран бывшего соцлагеря, что тема выходит для них на первый план даже там, где на самом деле она лишь мелькает на обочине.

“... “рай” начинает постепенно превращаться в знакомый образ из¬вест¬ных всем советских лагерей. В нем появляются стражи, запертые ворота, этап. Стражи сторожат райские сады и стреляют в ворующих яблоки...” [30*].

Беднарчик настолько увлечена своей идеей, что не замечает образы, которые с нею не сочетаются. Но в ее статье есть не только это, в ней отмечены и разобраны несколько деталей текста, которых не касался никто из писавших о “Райских яблоках”. По статье очень заметен интерес автора к тексту Высоцкого, к его особенностям, чего нет у других исследователей. Она вслушивается в текст и очень успешно.

А.Беднарчик довольно подробно останавливается на превращении кляч в коней. Она не объясняет, почему так происходит и что означает это превращение, но впервые описывает интересное движение смысла во втором куплете:

“Мотив коней <...> подчеркивает динамику движения, чему способ¬ствует и наблюдаемая в стихотворении оппозиция: "В грязь ударю лицом/ Завалюсь ..." – "И ударит душа/... в галоп", заключающая в себе игру слов, основанную на многозначности лексемы "ударить", обозначающей, в первом случае, падение человеческого тела (завалиться в грязь лицом), его движение вниз, переход в состояние статики, и, во втором случае, – движение человеческой души вверх, динамику (галоп).

Обратим внимание и на то, что душа ударяет в галоп на ворованных клячах, то есть на старых, плохих, заморенных лошадях, которые только в раю превратятся в коней. И именно тройка коней ("как ржанет коренной") несется обратно, на землю...” [31*].

Тоже, по-видимому, впервые в этой статье отмечена смена мотивировки добычи яблок. Герой Высоцкого, “желающий “покушать яблок”, трижды выражает сожаление по поводу того, что яблоки сторожат (Жаль, сады сторожат..., Но сады сторожат...), и только в последних строфах и строках говорит о яблоках для других...” [32*].

Третий важный смысловой нюанс – и снова впервые: автор статьи отмечает странное для рая положение его хозяина Бога:

“Кроме ворот, яблок, стражей, апостола Петра в раю должен ведь пребывать Спаситель. И он здесь появляется, но в этом деформированном раю-лагере-аду он может лишь висеть над кругом (над зоной?), так как все повторяется и все возвращается на свое место (на круг)” [33*].

Вспомнив другой текст Высоцкого сходной образности и восклицание его персонажа “Пущай меня вторично распинают”, А.Беднарчик толкует этот образ как то самое повторное распятие, и это, конечно, неудовлетворительное объяснение (ведь распинали-то на земле, а тут какой-никакой, но рай, иной мир). Однако сам парадокс – распятый Бог в раю – она единственная назвала.

Четвертое впервые: в первый раз в литературе о “Яблоках” отмечено, что герой возвращается в тот же самый, такой неласковый мир, от жестокости которого он бежал в начале сюжета:

“... субъект текста, мечтающий о том, чтобы у него были друзья и любящая жена, решает украсть для них яблок и бежать назад, на землю, несмотря на то, что живых здесь особенно не балуют ” [34*].

Еще – и снова впервые – польская исследовательница указала исторические корни фразы “убиенных ... балуют раем”, на странность которой, а следовательно, и на необходимость ее объяснить до А.Беднарчик никто не обратил внимания. Процитировав этот фрагмент, она поясняет:

“Здесь вспоминаются рассуждения о том, что в рай попадают убитые в бою зашитники веры [35]. В настоящее время это чаще всего относится к мусульманам, но следует сказать, что независимо от вероисповедания рай, или выделенная (почетная, лучшая) часть потустороннего мира, был уготован убитым – во всех религиях. Это справедливо и по отношению к античным воззрениям. Примером могут послужить древнегреческие воины, блуждавшие после смерти по елисейским полям” [36*].

Автор статьи считает, что такова первая, земная смерть героя от ножа:

“... "нож" – героическая смерть в бою” [37*].

В другом месте статьи, сравнивая польский перевод фрагмента, где вместо смерти от ножа смерть от отравления, она замечает:

“Отрава – это не нож. Образ отравленного не сочетается с образом погибших геройской смертью” [38*].

Однако сравнение образа из текста Высоцкого с его истоком (смерть от ножа как метафора героической гибели в бою) выявляет не их сходство, как полагает автор статьи, а различие. Ведь герой ВВ погибает не просто от ножа, а от ножа в спину. А воин-герой встречает смерть лицом к лицу, но никак не спиной. Разумеется, речь идет о метафоре, а не о реальности; смерть в реальном бою может настигнуть отовсюду:

Этот глупый свинец...
Где настигнет – в упор или с тыла?

Интересно, хотя, на мой взгляд, спорно толкование Беднарчик перемены в положении этапа – с колен на корточки (и об этом она написала первой):

“Огромный этап ждет у ворот, молчит и только пересаживается с коленей на корточки. Это очередное перевоплощение, наблюдаемое в стихотворении, – молящаяся, упавшая на колени у входа в рай толпа душ превращается в этап, в толпу лагерников, которые, сидя на корточках, ждут у входа в лагерь, в закрытую зону” [39*].

Я вижу здесь два противоречия тексту “Яблок”. Персонажи этапа не могут быть сперва молящимися душами, лишь затем превратившимися в этап, потому что герой “Яблок” еще до упоминания колен и корточек называет их этапом (“И огромный этап ... на коленях сидел”). А во-вторых, люди, пересевшие с колен на корточки, названы в тексте измученными (“И измученный люд не издал не единого стона”), что говорит о длительном ожидании, которое не сочетается с идеей длительного молебна.

Но несмотря на многие спорные моменты, статья А.Беднарчик ценна для науки о Высоцком и названными выше отдельными наблюдениями, и еще больше подходом: автор исследует текст. С первых строк в статье чувствуется внимание к тексту Высоцкого, к его деталям, что так не похоже на общий, да к тому же беглый и не очень заинтересованный взгляд, который демонстрируют большинство пишущих о “Яблоках”.
_______

[29*] Беднарчик А., Семантика поэтических образов и прагматика перевода (на материале польского варианта “Райских яблок” В. Высоцкого) // Respectus philologicus, 2002, 2(7). В сети: http://filologija.vukhf.lt/2-7/bednarchik.htm. (Здесь эта работа цитируется по электронной публикации. Далее в тексте при ссылках на неё: Беднарчик А.)
[30*] Там же.
[31*] Там же.
[32*] Там же.
[33*] Там же.
[34*] Там же.
[35] Позднее о том же – вслед за А.Беднарчик или независимо от нее – пишут Л.Кипнес и Н.Трофимова:
“В поэзии В.С. Высоцкого присутствуют как культурно-исторические символы, так и индивидуальные. Так, культурно-историческим является символ души. В произведениях «Песня летчика», «Райские яблоки» этот символ несет в себе идеи христианства. Отдать богу душу – это символ «положительной» смерти, скитания и мучения души – «отрицательной». «Судьба» души зависит от смерти человека. Умереть от руки врага, в борьбе – это благородная смерть, которая дает душе погибшего вечное счастье. В стихотворении «Райские яблоки» герой мечтает именно о такой смерти: «Я когда-то умру – мы когда-то всегда умираем, – // Как бы так угадать, чтоб не сам – чтоб в спину ножом»” (Кипнес Л., Трофимова Н. О символе в творчестве В.С. Высоцкого // Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России. 2008. № 1 (37). С. 177).
Правда, в статье говорится только о мечте героя и непонятно, считают авторы, что она сбылась, или нет, – такою ли смертью, о какой мечтал, он погиб в начале текста.
[36*] Беднарчик А.
[37*] Там же.
[38*] Там же.
[39*] Там же.

(Далi буде)

К размышлению.

"Символ тройки вобрал в себя сказочно-мифологические представления об «огненных конях», волшебной птице, переносящих героя, неоплатонические представления о «колеснице души», славянофильскую идеологию, но, главное, стал воплощением романтических представлений о «русской идее» как беспредельности, непознаваемости, неотмирности, предельной динамичности, а в советское время – идеологемы «рывка» и «скачка». Двусмысленность символа позволяет увидеть в нем как негативный, так и позитивный аспект, в зависимости от позиции интерпретатора и прагматики истолкования ˂...˃".

"Тройку с национальным колоритом до Гоголя связал впервые П.А.Вяземский («Еще тройка», 1834 г.):

Русской степи, ночи темной
Поэтическая весть!
Много в ней и думы томной,
И раздолья много есть".

"Амбивалентность символики гоголевской тройки объясняется прежде всего тем, что, как и многие другие романтические символы, она стала сверхобразом бесконечного становления и героического устремления в даль пространства и в будущее истории национального духа. Лирическое начало в ней переплетено с эпикой «одержимого Богом» героя".

"... в отечественной лирической поэзии тройка связана с лирической ситуацией религиозно-философского и философского плана («Бесы» А.С.Пушкина), аллегорией «жизненного пути», экзистенциальной ситуацией «пограничья» (тройки В.Высоцкого), социальной драмой («Тройка» Некрасова), но больше всего – с любовной лирикой (многочисленные русские элегии и романсы первой трети XIX в., лирика А.Блока)".

Мароши В. Тройка как символ исторического пути России в русской литературе ХХ века // Филология и культура. 2015. № 2 (40). С. 204-209.

Пограничье-то пограничье, да только нейдут кони Высоцкого через границу: они Высоцкого здесь несут-держат... А мы всё в обрыв лезем. Оно бы и ладно, да Высоцкого с какого дива туда тащим?..

Это любимая тема исследователей Высоцкого. Тема, действительно важная для понимания не только его художественного мира, но и особенностей его мироощущения.( Читать дальше... )

“В песне "Купола" (1975) <...> и в песне "Погоня" появляется образ увязшей в грязи птицы-тройки: "... и болотную слизь конь швырял мне в лицо. Только я проглочу вместе с грязью слюну"... "Я лошадкам забитым, что не подвели, поклонился в копыта..." Этот образ перекликается с "Военными сценами" (1971) Шемякина, где деревянное колесо и труп лошади наводят на мысль о сломавшейся телеге жизни, о расстрелянной в многочисленных войнах ХХ столетия птице-тройке - гоголевском и блоковском символе Руси”.

[Звонарева Л. У. Затянувшийся бой со смертью: Твор. диалог Владимира Высоцкого и Михаила Шемякина // Дидакт. - М., 1998. - № 4 (июль - авг.). В сети - здесь]

Из статьи И.Намакштанской и Е.Романовой “Анималистический мир в поэтике В.С.Высоцкого”, опубликованной в латвийском журнале “Respectus philologicus ” [2003, №4 (9); в интернете: http://filologija.vukhf.lt/4-9/turinys.htm]:
( Read more... )
Сомневаюсь, что в песне “Лежит камень в степи…” отсутствие коней у героев – символ бедственного положения. Их “пешесть”, мне кажется, имеет отношение к выбору жизненного пути: в ключевые моменты человек сам решает свою судьбу. А вообще, почему герои этой песни пешие, – вопрос очень интересный…

Людмила Томенчук

ИЗ ТАКОГО ХОРОШЕГО ДЕЛА...

Возможно, о песне "Я из дела ушел..." (далее для краткости – "Дело") писали и раньше, но история толкований этого текста исследователями Высоцкого началась с книги А. Скобелева и С. Шаулова "Владимир Высоцкий: мир и слово" (Воронеж, 1991).

"Мировое пространство в поэтическом представлении Высоцкого разделено на три плоскости по вертикали: верх – середина – низ, что вполне соответствует древнейшим мифологическим представлениям и художественным традициям, согласно которым, срединный мир есть область земной жизни, а верхний и нижний (со- и запредельные области) ассоциируются с раем и адом. Движение вверх или вниз рассматривается как уход в сторону смерти, в потусторонний мир:

Я из дела ушел, из такого хорошего дела!
Ничего не унес – отвалился, в чем мать родила...
...
- Я по скользкому полу иду, каблуки канифолю, –
Поднимаюсь по лестнице и прохожу на чердак. –
...
- А внизу говорят – от добра ли, от зла ли – не знаю:
- "Хорошо, что ушел, - без него стало дело верней!" (с. 75).

Здесь, видимо, впервые в литературе о ВВ "Дело" привязано к теме смерти. Авторы идеи о том, что подъем по лестнице – это движение в смерть, не стали ее доказывать. Может, посчитали, что все и так очевидно. Так или иначе, мысль была высказана. Посмотрим, допускает ли текст это толкование.

Поднимаюсь по лестнице – не единственное движение в "Деле". Значит, как минимум, его надо рассматривать в числе других пространственных перемещений этого текста. А еще лучше – в контексте творчества Высоцкого в целом (при таких-то глобальных и категоричных выводах).

Итак, бывшие подельники героя остались внизу, а он поднялся по лестнице = двинулся в сторону смерти. Не нужно обладать особой проницательностью, чтоб увидеть целый ряд несообразностей, которые порождает эта идея. Получается, дальнейшие перемещения героя – тоже движение в сторону смерти, и, значит, все они вертикальны? Скачку на коне по вертикали еще можно представить, а колосья куда деть? Где и как они растут? – в небе, горизонтально? Но отчего ж тогда колосья у Высоцкого так по-земному реально хрустят и совсем не кажутся фантастическими, как и вообще всё в этом тексте?

Незадача и с конями, которых седлают за домом. Это тоже в воздухе, на уровне чердака? Или на земле, и герой двигался в сторону смерти сначала вверх, а потом вниз? Это вроде как согласуется с идеей, что у Высоцкого в смерть движутся в обоих вертикальных направлениях. Но ведь тут – зигзагом: спочатку вверх, а потом вниз. Что это значит?

Пойдем дальше. Прохожу на чердак, перемещение по чердаку к образам в углу, скачка на коне: как понять эти горизонтальные отрезки пути героя в свете разговоров о вертикальности ухода в смерть?

За домом седлают коней. Выходит, в этом сюжете мы имеем групповую смерть? А всерьез – вот еще одна деталь текста, противоречащая разбираемой нами трактовке.

К этому далеко не полному списку образов и мотивов "Дела", которые не вписываются в картину ухода героя в смерть, добавлю еще один. При любом локальном толковании путешествия героя – уход из театра, отъезд за границу, возрастной переход от молодости к зрелости, – группа тех, которые "внизу говорят", тоже локальна (коллеги по театру, часть отечественных поклонников ВВ или официально признанных поэтов etc.). Но как только мы принимаем универсальную трактовку – уход из жизни, – так становится универсальным и этот коллективный персонаж-антагонист. Тема путешествия из жизни в смерть неизбежно делит персонажей любого сюжета на умершего / умерших и живущих. Вот и получается, что внизу говорят – это все, кто слушал песни Высоцкого при его жизни и пережил их творца. Не кто-нибудь – злой, недалекий, бездарный и т.п., – а все мы, соотечественники и слушатели ВВ, радуемся: Хорошо, что ушел, без него стало дело верней. Такое вот неизбежное следствие привязки "Дела" к теме смерти...

В книге А. Скобелева и С. Шаулова к "Делу" относится еще один фрагмент:

"... в стихотворении "Я из дела ушел" в первой же строке сказано о конце пребывания человека в земном деле, а далее дается уже история, картина "ухода":

Я влетаю в седло, я врастаю в коня – тело в тело, –
Конь падет подо мной – я уже закусил удила...

Как видим, всадник тут превращается в коня" (с. 141).

Ничего этого мы как раз не видим, а видим другое: всадник не превращается в коня, а сливается с ним. В метафорическом смысле они становятся одним целым. Результат этого процесса, как известно, не превращение, а приращение: взаимообогащение двух половинок целого, каждая из которых остается при этом собой. Что, в отличие от идеи превращения, поддерживается текстом: присутствие героя ("я") и коня в обеих строках – свидетельство того, что, слившись воедино, всадник и конь сохранили себя. Превращение в коня противоречит не только реалиям текста, но и его стилистике, так как создает фантастическую картину в тексте, лишенном фантастики: получается, что во второй строке один конь (превращенный герой) восседает на другом.

Через несколько лет толкование "Дела" появилось в книге А. Кулагина "Поэзия В.С. Высоцкого : Творческая эволюция" (М., 1997):

С. 129
"В том же 1973 году написана песня "Я из дела ушел", как бы предвосхищающая посмертную судьбу поэта. Мысль о неизбежном уходе из жизни не приводит, однако, его в отчаяние:

Я из дела ушел, из такого хорошего дела!
Ничего не унес – отвалился в чем мать родила, –
Не затем, что приспичило мне, – просто время приспело,
Из-за синей горы понагнало другие дела.

Будущая смерть ознаменует собой наступление нового времени, "Других дел". Мысль об этом позволяет избежать трагиче-

С. 130
ского надрыва; напротив, ощущение заранее проигранного в стихах ухода из жизни здесь необычайно просветленное, "трезвое". Попутно отметим в этой песне, на первый взгляд, неожиданный для нее, но естественный для поэта-Протея мотив перевоплощения героя, как то было в "Беге иноходца" или "Охоте на волков". Разница в том, что теперь оно происходит у нас на глазах: "Я влетаю в седло, я врастаю в коня – тело в тело, – / Конь падет подо мной – я уже закусил удила!" Поэтическое перевоплощение в коня оказывается органично и для героя "гамлетовского" типа: здесь оно символизирует смерть. Вообще у Высоцкого, как и в фольклоре, кони нередко переправляют героя в иной мир".

Та же трактовка, что и у воронежских авторов, и тоже бездоказательная. Кроме общего понимания "Дела" как ухода из жизни, у предшественников взята идея превращения героя в коня. Она хорошо согласуется с заявленной автором периодизацией творчества Высоцкого. Видимо, это показалось ему важнее очевидного противоречия данной идеи тексту песни. А может, он не заметил противоречия.

Есть в этой трактовке "Дела" и новое, оно не проясняет смысл текста, а порождает новые недоумения. Прежде всего смерть героя перенесена в будущее. Но при чем здесь будущее, если у Высоцкого с самого начала речь идет о свершившихся событиях (Я из дела ушел ... понагнало другие дела)? Впрочем, причина нововведения понятна: это попытка совместить привязку сюжета "Дела" к теме смерти с очевидной автобиографичностью этой песни – с тем, что она написана за 7 лет до смерти автора. Ну а то, что "будущая смерть" откровенно не совместима с текстом песни, видно, факт несущественный.

А что надо понимать под "предвосхищением посмертной судьбы поэта"? Рефрен "Пророков нет в отечестве своем"? – тогда при чем здесь сравнение с другими отечествами, в которых пророков тоже не жалуют? (В этом случае, кстати, возникает и вопрос, ощущал ли Высоцкий себя поэтом-пророком). Или посмертную судьбу поэта Высоцкого предвосхищает реплика "Хорошо, что ушел"? Тогда кому она принадлежит? Всем слушателям его песен, которые пережили Высоцкого?

И еще. Даже если и этот толкователь не заметил, что, превращая героя в коня, он получает двух коней, один из которых сидит верхом на другом, он должен был заметить хотя бы то, что превращение в коня и переправа на конях – совершенно разные действия. То есть к идее о превращении в коня, как метафоре смерти, фольклорный мотив переправы на конях в иной мир ни при чем.

Идея смерти героя "Дела" была принята на веру. Она постоянно появляется в публикациях о Высоцком, обрастая разными деталями и не прирастая аргументами. Соответственно, больше ясности не стало, зато прибавилось вопросов.

Шаулов С. "Высоцкое" барокко (Мир Высоцкого. Вып. III. Т. 1. – М., 1999. С. 39):

"... единое авторское представление о человеке <...> проговаривается в самые экстатические моменты, переживаемые человеком Высоцкого, – в присутствии смерти, в мысли о смерти, в переживании смерти <...> : <...> "Растащили меня, но я счастлив, что львиную долю // Получили лишь те, кому я б ее отдал и так". И даже: "я врастаю в коня – тело в тело, – // Конь падет подо мной – я уже закусил удила!". И уже понятен хруст колосьев..." (выделено автором цитаты. – Л.Т.)

Чем двустишие про врастаю в коня поясняет хруст колосьев? Да еще настолько откровенно, что достаточно лишь риторически обронить "И уже понятен...". Куда там сетовать на очередное голословное заявление, тут хоть бы пояснили, какой смысл присваивают образу Высоцкого...

С. Свиридов назвал следующие общие свойства текстов песен "Я из дела ушел" и "Райские яблоки":

"1 – добровольный уход представлен как скачка на коне;
2 – замещением потустороннего диалога выступает диалог "наверху" с иконой – образом Бога (тут не "раздвоение" собеседника, а его замещение);
3 – неблагодарность памяти живых <...>;
4 – возвращение представлено как вероятная возможность: "“Пророков нет в отечестве своем”, – // Но и в других отечествах – не густо"..."

Свиридов С. Поэтика и философия "Райских яблок" // Мир Высоцкого. Вып. III. Т. 1. – М., 1999. С. 187.

Здесь, как видим, метафорой смерти героя названа скачка на коне. Тогда непонятно, что означает начальное свершенное действие – Я из дела ушел. В применении уже не только к "Делу", но и к "Яблокам" странно звучат слова про добровольный уход. Но, думаю, в данном случае это просто неудачное выражение, и его автор не имеет в виду самоубийство героев этих текстов (хотя в поле разговоров о смерти "добровольный уход" именно это и означает). В пункте 3 коллективный персонаж-антагонист совершенно верно назван "живыми". Это именно все те, кто пережил героя-автора. Осознавал ли это автор цитаты? Готов ли он утверждать, что не отдельные люди или группы, а все живущие современники-соотечественники Высоцкого сообща рады его уходу?.. Тот же смысл – в другом варианте "смертельной" трактовки "Дела":

"<...> "Я из дела ушел" <...>, где трагизм посмертного одиночества ("Хорошо, что ушел, – без него стало дело верней!") есть то, с чем герой предстает перед Богом:

Открылся лик – я встал к Нему лицом..."

Ничипоров И. Своеобразие лирической исповеди в поздней поэзии В. Высоцкого // Мир Высоцкого. Вып. VI. – М., 2002. С. 228.

Неужели реальная посмертная судьба Высоцкого позволяет говорить о его посмертном одиночестве? Ну лень или недосуг доказывать – так хоть назовите пару признаков, чтоб можно было вообразить ход мысли, приведший к таким выводам.

Под конец обзора обратимся к мифологии.

Одинцова С. Образ коня в художественном мышлении поэта (Мир Высоцкого. Вып. V. – М., 2001):

С. 368
"Конь как мифологический образ связан со смертью и воскресением. Конь переносит из мира живых в мир небытия. Архетипической является как сама связь человека и коня, так и семантика скачки, погони – поединка со смертью. Указанные черты явно проступают в песнях "Кони привередливые", "Очи черные", "Я из дела ушел...", "Грусть моя, тоска моя"".

С. 372
"Близки по духу и по образной системе "Коням привередливым" песни "Я из дела ушел..." (1973) и "Райские яблоки" (1978). Драматизм ухода отражает конфликт между субъективным миром героя и объективным миром, в который он вписан временем ("Я из дела ушёл..."). Внутрь антитезы включается архетипическая ситуация как своеобразный выход из конфликта.

<...> в песне "Я из дела ушёл..." <...> сам конфликт и уход героя приобретают остроту драматизма благодаря знаковой детали в стихе: "Паутину в углу с образов я ногтями сдираю". В контексте лирики В. Высоцкого это знак неблагополучия в этом мире: "Образа в углу — // И те перекошены"; "Всё не так, как надо!"; "Света — тьма, нет Бога!»; "И ни церковь, ни кабак — // Ничего не свято!".

Поэтому припев со сквозными двумя стихами звучит после третьей строфы уже как приговор:

Открылся лик — я встал к нему лицом,
И он поведал мне светло и грустно:
"пророков нет в отечестве своём, —
Но и в других отечествах — не густо".

И затем динамика лирического переживания делает возможным превращение седока в коня:

Я влетаю в седло, я врастаю в коня — тело в тело, —
Конь падёт подо мной — я уже закусил удила!

Новым здесь является образ-превращение при сохранении основного архетипического значения коня, что закономерно для художественного мышления В. Высоцкого".

Разве конь в текстах Высоцкого вообще и в "Деле", в частности, может иметь только мифологические корни-смыслы? А в качестве мифологического персонажа это животное связано исключительно со смертью и воскресением? – то есть переносит из мира живых в мир мертвых и обратно, и ни по какой иной дорожке не скачет? Если так, тогда бездоказательность понятна: где нет вариантов, нет выбора, там и аргументы ни к чему. А если в образе коня, в том числе мифологического, возможны и другие смыслы – а они возможны, о чем автор приведенной цитаты знает не хуже меня, – тогда и возникает вопрос: как может ученый делать подобные заявления, не обременяя себя доказательствами? Вопрос не частный. Как показывает даже этот краткий обзор, он относится далеко не только к сказанному в одной статье об одном образе из одной песни Высоцкого.

Закончу курьезом. Приверженцы "смертельной" трактовки песни "Я из дела ушел..." никак не определятся, когда герой помирает: в конце – в момент скачки на коне, в самом начале – с уходом из дела, или в середине, поднимаясь по лестнице. Причем, как видим, с этим не могут определиться даже одни и те же авторы. В данном случае небрежность пишущих ни при чем: так текст сопротивляется насилию навязанной ему трактовки.

P.S. Прежде на мои вопросы, подобные заданным в этом обзоре, бывала интересная реакция: вместо ответов или контрдоводов оппоненты пытались дискредитировать сами вопросы. Типа только идиот или на худой конец дикарь-провинциал может прямопонимать художественные образы.

На всякий случай напомню то, что я уже не раз говорила о прямопонимании (хотя странно, что приходится пояснять это филологам). Прямопонимание - один из способов анализа текста, а не его трактовка. Это не заключительный, а начальный этап работы, который помогает прояснить неочевидные смыслы образов и мотивов, создавая базу для толкования текста.

Повторяю эти очевидные вещи в надежде, что попытки оглупить доводы оппонента все же рано или поздно уступят место дискуссии по существу.

Игорь Збриж

В ТОЧКЕ РАВНОДЕНСТВИЯ

(Окончание)

Упомянув, что интонация песни "Я из дела ушёл" противоречит смыслу "из жизни в смерть", мы отдаём себе отчёт в том, что интонация вообще – категория слишком субъективная, чтобы считать её достаточным аргументом в рассуждении. Поэтому подробнее остановимся не на ней, а на смысловых и образных особенностях текста, которые могли бы пролить свет на природу "главной линии" движения героя, свидетельствовать "за" или "против" популярной версии об уходе "из жизни".

Одна из таких особенностей явлена уже в начальной строфе. Если образы первого её двустишия (из дела ушёл, в чём мать родила) допускают возможность доминирования в сюжете мотива смерти, то названная во втором двустишии причина ухода (понагнало другие дела) противоречит такой возможности. Достаточно обратиться к тексту, в котором присутствует сходный – вплоть до буквального совпадения – мотив.

У кого-нибудь расчет под рукой,
Этот кто-нибудь плывет на покой.
Ну а прочие – в чем мать родила –
Не на отдых, а опять – на дела.

"Свой Остров" (1971)

Как видим, движение опять – на дела явно противопоставлено движению на покой, на отдых – к пределам, которые в мире Высоцкого нередко сближены со смертью или напрямую её "олицетворяют". Речь безусловно идёт о пути к новым земным делам, делам жизни. Причём прочие отправляются на них в чём мать родила – в точности так же, как герой песни "Я из дела ушёл".

Мотив не-одетости, сопутствующeй освобождению от груза искусственных статусов и званий, звучит в “Балладе о бане” (1971):

И в предбаннике сбросивши вещи,
Всю одетость свою позабудь –
Одинаково веничек хлещет.
Так что зря не выпячивай грудь!

Сбросивши вещи – отвалился в чём мать родила – воспринимается в этом контексте как необходимое условие для очищения, действие, его предваряющее (пред-банник), подготавливающее к восприятию нового житейского и, что ещё важнее, бытийного опыта.

Стихотворение "Когда я отпою и отыграю" (1973) являет мотив освобождения от сковывающих одежд – звеньев цепи почёта: выходу "в грозу" – уходу от угрозы творческой и физической смерти – предшествует решительное

Я перетру серебряный ошейник
И золотую цепь перегрызу –

герой уходит – в жизнь – в чём мать родила. В уже упоминавшемся нами "Памятнике" образ "одежд", от которых герою нужно, уходя, освободиться, воплощён в железобетоне памятника, граните его постамента – атрибутов того же почёта: только после того, как осыпались камни с меня, вырвал ногу из объятий гранитной "обуви" – когда оказался гол, безобразен – только тогда и прозвучало: "Живой!"

Характерно в тексте "Я из дела ушёл" употребление глагола понагнало. Он естественно сопряжён с активным действием, eго привычно встретить в сочетании с облаками, тучами, – похоже на то, что другие дела из-за синей горы понагнал ветер. Этот последний, в свою очередь, нередко выступает метафорой освежающей душевные ресурсы перемены, жизнеутвердительного обновления (ветер перемен, ветер странствий). С другой стороны, "безветрие" у Высоцкого всегда синоним покоя, неподвижности, безрадостного состояния души (в мире тишь и безветрие, чистота и симметрия, На душе моей гадостно, и живу я безрадостно). Таким образом, и эта деталь косвенно говорит за то, что перед героем, на пути его движения – не смерть, не небытие, а жизнь.

Эпизод предстояния лику обычно приводят в качестве аргумента за линию "жизнь-смерть", подразумевая, что он несёт в себе смысл молитвы [9] и даже посмертной встречи с Б-гом [10]. Но этот смысл противоречит тому, который с предельной краткостью и столь же предельной ясностью являет нам текст песни, и это – не молитва и не фатальное прибытие в гости ко Всевышнему.

Фраза он поведал мне светло и грустно указывает на диалогический характер эпизода; перед нами разговор, а не исполнение религиозного обряда. Если принять во внимание то, о чём поведал лик святого, становится очевидным, что предстояние лику – не восходящий к традиции элемент ухода, но прямое логическое продолжение линии, звучащей в рефрене песни – линии пророков. Иными словами, тому, что поведал лик, мог бы предшествовать прямой вопрос или, во всяком случае, размышление героя – о месте и значении поэта-пророка в пространстве и времени, в его взаимоотношениях с современным ему миром и будущим. Вопрос-размышление, рассчитанное на ответ, на отклик равного собеседника.

Это тем более вероятно, что во втором припеве, – условно говоря, по пути на чердак, – упоминается "поиск по Диогену": днём с огнём, как известно, ищут родственную, близкую, понимающую душу. Ощущаемая героем невозможность обретения Человека в современной ему реальности подчёркивается сопоставлением с реальными же обстоятельствами, чертами поведения человеков окружающих: растащили меня… внизу говорят... "Хорошо, что ушёл, – без него стало дело верней!". Таким образом, лик становится для героя заменой искомому реальному Человеку, тем идеальным слушателем, собеседником, которому можно открыть сокровенное, обратиться за советом, найти истинное понимание.

В песне Два Судна, в том же 73-м году, Высоцкий использует есенинский "эквивалент" афоризма "нет пророка в своём отечестве":

Большое видится на расстоянье, –

сопровождая поправкой, определяющей его собственное отношение к категоричной окончательности евангельской истины:

Но лучше, если все-таки – вблизи.

Если строке "большое видится на расстоянии" у Есенина предшествует "Лицом к лицу – лица не увидать", то логическим продолжением своеобразного спора Высоцкого с классиком ("но лучше если всё-таки вблизи") является строка: открылся лик – я встал к нему лицом. Житейской невозможности встретить "равную", понимающую душу, увидеть и услышать большое вблизи Высоцкий противопоставляет метафизическую модель такой возможности. Посредством творческого усилия, работы, созидательного акта – каблуки канифолю... подымаюсь по лестнице...паутину в углу с образов я ногтями сдираю – встреча реализуется сейчас и здесь, – в Доме: два пророка, герой-поэт и очеловеченный лик с иконы, предстоят лицом к лицу, видят и слышат друг друга. Каждый из них, надо полагать, в состоянии по достоинству оценить другого.

Впрочем, не обошлось и без иронии, столь присущей Высоцкому, когда он обращается к подобной метафизике. Ирония сквозит в словах героя-рассказчика (поведал… светло и грустно) и в интонации автора, поющего прямую речь лика: "Пророков нЕ-ет / в отечестве своём". Это, пожалуй, единственное место в песне, где Высоцкий неожиданно и коротко даёт волю своему коронному смеху, способности – и склонности – вдруг обнаружить сниженное в высоком. И в самом деле, разве не странно, когда из уст святого, от встречи с которым ждёшь по меньшей мере откровения, исходит слово, хорошо знакомое тебе и без него?

Очевидно, что даже такая – долженствующая быть исполненной высокого смысла – встреча содержит червоточину неловкости и банальности, даже такой – открывшийся наверху, на высоте, а фактически духовно воссозданный Человек – оказывается далёким от идеала.

Чего же ожидать от тех, что внизу?..

"Пророческая" тема впервые звучит у Высоцкого в одном из самых ранних текстов – "Из-за гор, я не знаю, где горы те..." (1961). В этом, вероятно, незаконченном стихотворении не только образ толпы, но и фигура пророка представлены в достаточно гротескном, даже карикатурном ключе. Но одна деталь говорит о том, что уже, возможно, тогда в творческом сознании Высоцкого определился важный аспект взаимоотношений пророка и общества.

И взбесило толпу ресторанную...
Tо, что он улыбается странною
И такой непонятной улыбкой.

"Взбесило" – весьма лаконичный и выразительный образ, вскрывающий мотивы толпы: собрание людей плохо мирится с близким присутствием яркой индивидуальности (пророка), и, в конечном итоге, осознанно или подспудно, физически или мысленно, вытесняет её из своего жизненного пространства. Нет, ничего подобного не произошло в пределах стихотворения "Из-за гор". Напротив, толпа, хоть и "серая масса бездушная", отбесившись, своевременно и предусмотрительно “взмолилась”, в результате чего "на своё место всё стало снова"; не только никто никуда не ушёл, но никто никого и не вытеснял. Финал красивый и неправдоподобный.

В гораздо более реальном свете показывает Высоцкий поведение людей по отношению к себе-поэту-пророку, возвращаясь к теме через девять лет, в песне "Нет меня – я покинул Расею".

За внешне простой историей со слухами об эмиграции автора – психологически точная картина неоднозначной народной реакции фактически на изгнание поэта. На первый взгляд, легкомысленное, в сочетании с "его девочками", я теперь свои семечки сею на чужих... полях – с места в карьер, в первом же куплете – открывает важный глубинный план, вводит мотив пророка-сеятеля, выполняющего свою миссию (духовный посев), но не в "отечестве своём". В отечестве же, легко уверовав в уход ещё вчера пророчившего кумира, относятся к этому так, что становится ясно: здесь ничего против его ухода не имеют. Сопли/слёзы его девочек, которые, вероятнее всего, скоро утрутся/высохнут, мирно уживаются со злобным шипением, выдающим не столько негодование, сколько плохо скрываемую радость: "нет его, умотал, наконец". Через три года Высоцкий озвучит аналогичное восклицание: "Хорошо, что ушёл! – без него стало дело верней". В "Нет меня..." – дело здесь наверняка ощущается публикой верней – без него, поющего там.

Как видим, два эти текста весьма сходно раскрывают тему пророков. Но если в "Нет меня…" её развитие лежит в традиционной, пространственной, плоскости (здесь, своё отечество – покинутая Россия, там, другие отечества – Франция, заграница), то "Я из дела ушёл" переводит мотив в другое измерение, разворачивая в протяжённости от прошлого к будущему. Роль "своего отечества" отдана недавнему прошлому и современности, "другие отечества" – сыграют своё в неопределённом грядущем, мысленная и духовная работа героя- автора и текст песни, как красноречивое свидетельство этой работы, связуют их воедино. Время – вот подлинное "место действия" этого сюжета… Мы касались того, как цвет и пространственные образы песни работают на создание временно́го объёма. Грамматическое время глаголов, которые Высоцкий расставляет по ходу повествования, также даёт почувствовать течение времени реального, времени жизни: в начале – ушёл, не унёс, отвалился, приспело (совершенное прошедшее), потом – перечисления в настоящем времени: говорят, иду, подымаюсь, прохожу... наконец, в финальном сюжетном повороте последнего куплета появляется глагол будущего времени – конь падёт.

Но не только грамматические времена, – грамматические числа в этом тексте активно формируют объём, насыщают сюжет смысловой глубиной. Примечательно, что покидаемое дело Высоцкий использует в единственном числе, новые другие дела – во множественном: единообразию противопоставлена множественность, ограниченности – свобода.

Образы, соседствующие с делами, подчёркивают и дополняют противопоставление. В песне "Свой Остров" это плывущие в океане, открытые четырём ветрам множественные острова, противостоящие жёсткому, неподвижному, конечному материку, в "Я из дела ушёл" – простор поля и перспектива далёкой горы, которую её синева сцепляет, соединяет с бескрайним небом… Гора – отнюдь не стена, встающая на пути героя: ведь из-за неё понагнало дела. Продолжая рассматривать эти тексты параллельно, можно было бы сказать: гора в "Я из дела ушёл" не материк, она – остров. Но это справедливо лишь отчасти. При внешнем сходстве с островами из ранней песни – возвышается посреди равнинной горизонтали (моря-поля?) и предположительно ожидает героя на его пути в будущее – синяя гора обладает свойством, отличающим её по сути не только от "своих островов", но и от её прямых сородичей из горного цикла Высоцкого: она не из числа объектов, которые нравится искать герою (мне понравилось искать острова), не цель его устремлений (лучше гор могут быть только горы...).

У горы здесь иная роль.

Мы говорили о том, что этот образ обрамляет сюжет. Активной событийной нагрузки синяя гора не несёт, фактически не являясь участницей сюжета, но невидимо присутствует на протяжении текста, поскольку с самого начала в этот образ заложен мощный смысловой заряд: из таинственного пространства, находящегося позади неё, принесло дела, явившиеся толчком или даже возможной причиной перемены, происходящей с героем. Ощущение её "тихого" присутствия поддерживает пророческая линия: и по той причине, что пророчество традиционно предполагает связь с высоким, возвышенным, и потому, что жизнь и деяния исторических пророков так или иначе связаны с горами. Интересно, что среди множества пророков названы Магомет и Заратустра. (Заметим: они появляются в срединной строфе, на равновеликом – по два рефрена – расстоянии от синей горы первой и синей горы предпоследней строф, словно создавая ось, стержень "горного" обрамления песни). Благодаря историко-литературной традиции, память современного человека держит эти имена в прочной связи с горами: одному из названных деятелей легенда (по некоторым источникам, лёгкая рука Фрэнсиса Бэкона) приписывает знаменитое "если гора не идёт к Магомету, Магомет пойдёт к горе", другой, по слову Ницше, тридцати лет от роду удалился в горы и через десять лет, преисполненный мудрости, “спустился один с горы”, чтобы проповедовать. Жизнеописания Мохаммада и Зороастра туманно упоминают об их периодическом удалении в горы, но ничего конкретного, знакового, что бы произошло с ними непосредственно "на восхождениях", мы не знаем. Во всяком случае, ни тот ни другой не поднимались на вершину, чтобы там свершилось единовременное чудесное знамение, дело жизни, как случилось с пророком Моисеем, получившим на Синае божественные скрижали. Деяния этих пророков имели место на равнине, но в виду, в присутствии гор, под неизменным влиянием "ихней ломанной кривой". Сложно с достаточной долей уверенности предположить, повлияло ли подобное рассуждение на выбор пророческих имён у Высоцкого. Очевидно, однако, что ситуация синей горы из песни "Я из дела ушёл" похожа на ту, в которой были горы из жизни упомянутых пророков: отношения героя с ней определимы не как непосредственное соприкосновение/освоение, а как опосредованное, зрительно-ментальное притяжение.

Анализируя онтологические аспекты взаимоотношений человека с горой ("наблюдение горы извне"), Д. Замятин пишет о двух визуальных стратегиях, имеющих "аналогии и в сфере внутренних ментальных пространств". Одна из них, по мысли исследователя,

"может быть ориентирована на поиск точки или позиции оптимального, идеального или совершенного приближения к горе, далее или ближе которой к горе приближаться не стоит. Подобная стратегия может напоминать в буквальном телесно-моторном выражении некий танец, по ходу которого человек пытается обрести собственную совместность с высоким пространством, обрести себя как совершенное место рядом с горой, может быть, даже стать самому аналогичным высоким пространством в процессе умозрительного приближения. Нахождение или интенсивный поиск такой внешней совместности означает необязательность максимального физического приближения к горе или даже восхождения на неё; гораздо важнее другое: нахождение такой точки/места совмещения себя и горы, которая оказывается единственной и в физическом, и в метафизическом планах – подчеркнем, однако, – в данный момент наблюдения." [11]

Весьма вероятно, что герой песни Высоцкого "Я из дела ушёл" находится в описанной ситуации, в подобном же поиске “собственной совместности с высоким пространством”, иначе говоря, с вечным, непреходящим; ничто в этом сюжете не противоречит такому допущению. Данный момент наблюдения" для него – это точка наступившей зрелости, человеческой и художнической, его самоощущение в процессе поиска – тактика зрелого творца, которому нет необходимости утверждаться ни за счёт приравнивания себя к недостижимым или труднодоступным вершинам, ни путём возвышения над миром. Время, когда был "весь мир на ладони, ты счастлив и нем", ушло в прошлое – вместе с песнями, воспевающими подобное счастье, вернее, его суррогат.

Песня "Я из дела ушёл" – это сюжет об освобождении от красивых иллюзий, плен которых часто бывает соблазнительным для человека вообще, и от жёстких само-определительных рамок, которые нередко стреноживают творца.

Мысль об отсутствии пророков, по сути, одна из таких рам: раздумья о том, каким тебя представляют современники или будут представлять потомки имеют мало общего с тем, кто ты есть на самом деле. А ведь именно эта озабоченность достаточно навязчиво звучит в песне, из десяти куплетов повторяясь в четырех почти без изменений. Но посмотрим, как Высоцкий трансформирует смысл "пророческого"двустишия от начала к финалу.

В первом рефрене оно звучит как простая констатация, как истина, почерпнутая из книг и подтверждаемая окружающей жизнью. Пользуясь концептом о горизонтальной природе событийной, обыденной линии человеческой жизни (книги, житейский опыт), можно сказать: нам сообщён факт, лежащий как бы в горизонтальной плоскости сознания героя и его жития. Второй рефрен произносится после восшествия на чердак, что само по себе пространственно переводит это двустишие в вертикаль, поднимает на другой уровень. Но и контекст указывает на то, что "плоская" идея обретает объём. Пришедшая извне истина поставлена в ситуацию личностного поиска, пропущена через собственное, только своё восприятие; на чужой опыт и основанный на нём полу-абстрактный вывод наращиваются переживания мучительно ищущего (не сыщешь днём с огнём) и не обретающего творца. Те же слова, звучащие в устах иконного лика, вроде бы продолжают "подъём", возводя их почти на сакральный уровень – на манер сообщённого откровения. Однако ирония, которая в них при этом сквозит, и явное отсутствие в "откровении" фактора новизны, не только снижают пафос подъёма, но оставляют ощущение, что именно здесь начинается освобождение от довлеющей власти раздумий, связанных с истиной о пророках. Ощущение перелома, в котором герой Высоцкого перестаёт ощущать себя пророком или равным ему, готов сбросить тяжесть постоянного само-соотнесения с чем-то, что не является для него ни реально важным, ни естественным. И, словно это ощущение подтверждая, последняя строфа низвергает слова "пророческого" рефрена с высоты – под копыта коня. Да, герой ясно различает их "из-за хруста", но теперь они звучат не вровень с ним, не над ним и не впереди. Он оставляет их сзади, где остаются и ломающиеся колосья. Впереди, по ходу скачки – путь, свободный от неестественных сравнений с кем бы то ни было, свободный для жизни и созидания "без оглядки", вне зависимости от общепринятых истин.

Только то, что мы делаем сами...

В песне "Я из дела ушёл" творчески прожито и воспроизведено начало животворного, свободного созидательного пути. А итог его Высоцкий подведёт семь лет спустя – простой и ясной, без притязаний на пророческий статус и сожалений о непокорённых вершинах, мыслью:

Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,
Мне есть, чем оправдаться перед Ним.

[9] "Лирический герой Высоцкого ушел, даже не попрощавшись с близкими и друзьями, а лишь помолившись Богу, сел на коня и поскакал" (Краснопёров А., "Нет, ребята, все не так..." : Цыганская песня и русский романс в творчестве Владимира Высоцкого", http://www.bards.ru/press/press_show.php?id=1595&show=topic&topic=8&page=7).

[10] "В "Я из дела ушел" присутствует уход через верх: "Подымаюсь по лестнице и прохожу на чердак" /1; 349/, причем далее следует встреча с Богом, смерть (превращение в коня)" (Скобелев А. В., Образ дома в поэтической системе В.С. ВЫСОЦКОГО, http://zhurnal.lib.ru/s/skobelew_a_s/od.shtml).

[11] Замятин Д.Н. Горные антропологии: генезис и структуры географического воображения (www.psu.ru/psu/files/3728/Zamiatin.doc).

ОБРАЗ ВЕТРА В ХУДОЖЕСТВЕННОМ МИРЕ ВЫСОЦКОГО

Из статьи Елены Купчик "Ветер в песенном творчестве В. Высоцкого и А. Галича: слово и образ" (сб. "Владимир Высоцкий: взгляд из XXI века". – М., 2003):

С. 190
"... чрезвычайная редкость в окуджавских песенных текстах образа ветра (относящегося к излюбленным образам русских поэтов) может служить одним из доказательств относительной статичности картины мира Б. Окуджавы – на "фоне" А. Галича и особенно В. Высоцкого.

Образ ветра играет существенную роль в реализации важнейших тем творчества В. Высоцкого – таких как судьба человека и страны, жизненные испытания, освоение пространства и др. <...>

С. 191
Ветер у Высоцкого предстает весьма активной, порой агрессивной силой – не легким дуновением, а мощным потоком воздуха, способным пронизать любой материальный объект, неодушевленный или одушевленный. Повторяющимся у поэта является образ пространства, открытого всем ветрам. <...>

С. 192
Определения ветра заключают в себе представление о нем как стихии активного действия и часто нелегкого характера. Большинство его действий и признаков принадлежит ветру как живому существу. <...>

Из других живых существ соответствием ветрам являются кони. Два важнейших для В. Высоцкого образа обладают существенным сходством. Это воплощение энергии, верные помощники человека, порой спасающие его от смертельной опасности. Кони перемещают героя по земле, ветра – по океану. <...> Позитивному ветру присуще неприглушенность звучания: он "кричит, а не шепчет тайком", поет звучные песни. Такой ветер во многом близок лириче-

С. 193
скому герою В. Высоцкого – свободному (и свободолюбивому), энергичному, порой жесткому в действиях и словах, поющему во весь голос (в том числе, как и ветер, "песню грубую"). Этот ветер как воплощение свободной стихии вносит в затхлость обыденного бытия свежую струю <...>.

"Отрицательный" ветер оказывается уподобленным текущей воде – он "течет", "сочится". Голос такого ветра – шепот ("шепчет скабрезно", "шепчет тайком"). Несомая этим ветром информация представляется герою не соответствующей действительности: "Ветер врет, обязательно врет!"

С. 195
Представляя собой внешнюю по отношению к человеку стихию, ветер у обоих авторов [Высоцкого и Галича. – Л.Т.] отображает и внутреннее состояние личности, соотносясь с активной и свободной душой героя В. Высоцкого и подчеркивая душевную тревогу и одиночество героя А. Галича".

Игорь Збриж

В ТОЧКЕ РАВНОДЕНСТВИЯ

(Продолжение)

Пространство сюжета "Я из дела ушел" – сложное и во многом загадочное. Текст оправлен в своеобразную пространственную раму: гора появляется в начале и ближе к финалу (Из-за синей горы понагнало другие дела). Но завершает ряд топографических образов не она, а поле (хрустят колосья под конем). Оно размыкает раму, открывая финал: вертикаль, "ограждающая" территорию сюжета, оборачивается горизонталью в конце. В промежутке действие происходит в доме, но и здесь картина не одномерна: дом, внутреннее пространство текста, также являет нам свои горизонталь и вертикаль. Простоте организации "внешнего", природного пространства противостоит сложность внутреннего пространства дома. Движение вторит пространству: во внешней, природной части сюжета оно горизонтальное (из-за … горы понагнало … дела…, скачу – хрустят колосья под конем), в доме линия движения героя "изломана", как и пространство дома (по… полу иду… поднимаюсь по лестнице и прохожу на чердак).

"Наружнaя" горизонталь-вертикаль подчёркивается и дополняется цветом. Гора – не просто возвышенность, она синяя. Давно замечена особая, "объединяющая" роль синевы в художественном мире Высоцкого. Песня "Я из дела ушёл" даёт ещё один пример подобного предмето-, вернее, мироощущения. Цвет горы – не столько оптический эффект, сколько субъективно-объективная реальность, созданная взглядом художника: гора-возвышенность-круча вбирает в себя небесную синь, замыкая круг, сводя пространства мира в единое целое. Небо, в свою очередь, прочно ассоциируется с бесконечностью – в пространственном смысле, ещё прочнее – во временно́м. В синеве неба и горы ощущается дыхание вечности.

Цвет одной из горизонталей сюжета очевиден. Колосья мгновенно вызывают в памяти цепочку визуальных образов Высоцкого: поле вдоль реки (чистота поля естественно окрашиваeт его в золото колосьев), жирную-да-ржавую грязь, золото куполов, смешанный злато-красный колер заплат на сбитой перекатами душе.

Другая горизонтальная плоскость – пол в доме – параллель полю не только предметная и пространственно ориентированная, но и цветовая. Хоть окраска пола ни явно, ни вроде бы косвенно не обозначена в тексте, определить её позволяет смысл метафоры "Я по скользкому полу иду, каблуки канифолю".

Строка эта вызывает музыкально-балетные ассоциации. Канифолью натирают волос скрипичного смычка и балетную обувь, чтоб не скользили: смычок – по струне, пуанты – по полу. Это кажется верной житейской параллелью. Однако герой Высоцкого канифолит свою обувь странным образом: не перед действием – ходьбой по скользкому полу, для которого канифоленье, согласно аналогиям ("балетной" особенно), в самый раз, – а в процессе ходьбы.

Получается, он идёт и канифолит каблуки одновременно, что делает картину абсурдной. Избавиться от ощущения абсурдности можно только в одном случае: если допустить, что вещество, которым герой натирает обувь, содержится в полу. И в этом допущении нет ничего странного или противоестественного: канифоль – продукт переработки древесной смолы, составная часть древесины. Пол в доме героя – из дерева, с его природным тёплым цветом, в тех же – жёлто-красно-коричневых, "земных"- тонах.

Само появление слова "пол" в тексте ощущается неслучайным; пол в доме фонетически аукается с полем за его пределами: так и хочется прочесть "я по скользкому полю иду". К золоту спелых колосьев и желтизне канифоли добавим ещё одну образную параллель: вытекают из колоса зёрна, эти слёзы несжатых полей. А здесь – канифоль-смола, застывающая на морщинистой коже-коре. Деревья тоже плачут…

"Скользкость" – не природное свойство пола, эта "пленка" – метафора наносного, искусственного, что "отстраняет" человека от истоков. Через скользкую "плёнку"-преграду герой Высоцкого “сцепляет” себя с естественным, добирается до сути.

Требует объяснения и та "странность", что герой канифолит не подошвы, а каблуки.

Вернёмся к "скрипичному" применению канифоли: будучи нанесённой на волосы смычка, она позволяет добиться более качественного звучания, способствует полноценной игре. Наканифоленный смычок соприкасается со струнами скрипки, а в песне "Я из дела ушёл" каблуки, впитавшие от пола канифольную "смазку", – в прямом контакте с пятками героя.

У слушателей-читателей Высоцкого "пятка", "пята", в свою очередь, не могут не вызвать ассоциаций с образами двух других его знаменитых песен. Анализируя метафору "поэты ходят пятками по лезвию ножa ", Л. Томенчук пишет:

"...в основе этого странного образа – босая душа – еще один фразеологизм, "ахиллесова пята" (Ср. "Я при жизни был рослым и стройным...", где развивается тот же образ). И режут в кровь свои босые души – авторская реплика все же не повторяет обвинение персонажа. Да, – с горечью соглашается поэт, отяжеленные страхами души современных поэтов упрятаны в пятки, – но все равно путь поэтов – по лезвию ножа. И есть идущие по этому пути". [6]

В песне "Я при жизни был рослым и стройным" ("Памятник") уязвимое место героя, душа-пятка поэта, не только отяжелена страхами, но – в первую очередь – зажата в тисках бездвижности и косности, втиснута в пределы, возможно, не в последнюю очередь им самим сколоченной рамы, скована цементом прижизненной смерти. Из такого памятника герою Высоцкого предстоит вытащить пяту, вырвать ногу со стоном, чтобы почувствовать себя – и остаться – живым. Именно этот смысл получил своё до-воплощение и развитие в метaфорике песни "Я из дела ушёл", в образах Я по скользкому полу иду, каблуки канифолю...

Поверхность, по которой проходит герой, – не лезвие ножа, в кровь режущее босые пятки. Но и здесь жизненно важно – не потерять баланс и ощущение почвы под ногами, удержать достойную человека вертикаль, не встать на четыре конечности.

Чем-то скользким одета планета,
Люди, падая, бьются об лёд, –

поёт Высоцкий в одной из ранних песен [7]. Что-то скользкое, во что одета и эта, казалось бы, такая уютная, ограниченная четырьмя стенами площадка, зрительно выводит этот пол за пределы дома, продлевает-ширит его пространство до планетарных размеров. Кажется, под ногами героя уже и не пол, а сама земля – скользкая, как в "Гололёде" [8]. Но есть и очевидное различие. Тотальной безнадёжности, всеохватности ледовой корки, преобладающему грязно-серому цвету "Гололёда" противостоит в песне "Я из дела ушёл" проступающий сквозь скользкий слой свет деревянного пола, усиленный жёлто-красным, янтарным сиянием канифоли.

Составом, замешенным на горькой слезе, ржавой грязи, крови, сочащейся из порезанных острыми краями камня – и окаменевшего гипса – ступней, огне вечно играющих, переливающихся солнечных бликов, этой смесью, добытой от земли, с самого низа, из жизни, целебной золотой пылью, – натирает герой Высоцкого свои каблуки, – чтобы чище звучали струны души…

Событийная и метафорическая картина относительно короткой песни чрезвычайно динамична. А со строкой:

Подымаюсь по лестнице и прохожу на чердак, –

смысловая и образная концентрация текста возрастает как бы пропорционально восхождению героя; не оставляет ощущение, что и здесь кроются многозначительные аллюзии, переклички с исторической и культурной традицией. Есть в истории одна знаменитая лестница: та, что приснилась ветхозаветному патриарху Иакову в судьбоносную ночь его жизни. Согласно Книге Бытия, с высоты, оттуда, где заканчивались её ступени, спящему был явлен божественный лик, предсказавший будущее – ему и его народу. Как видим, у лестниц из ветхозаветной истории и песни "Я из дела ушёл" общие основные мотивы. Но есть и различия, характерные для художественного самоощущения Высоцкого. Лестница Иакова – видение патриарха, продукт его сна и надмирной воли; роль личности в легендарном сюжете минимальна: человек в нём пассивен, он спит, судьба вершится без него. Герой Высоцкого – сам восходит на свою лестницу, сам взбирается по ней до конца. И ещё: если ветхозаветныe ступени упираются в небо, то у Высоцкого они выводят на чердак. В место, которое ни на небе, ни на земле, – между ними.

Весьма вероятно, что и у этого образа есть прототип-аналог, знакомый всякому читающему русскую поэзию.

Кому-нибудь не спится
В прекрасном далеке
На крытом черепицей
Старинном чердаке.

Пастернаковский поэт, художник, как и его собрат у Высоцкогo, тоже – над домом, под крышей, между небом и землёй, ловит звуки, всматривается в краски – того и другого, пытаясь извлечь гармонию и услышать голос судьбы, постичь смысл. Они оба – в работe. B точке равноденствия.

Чердак Высоцкого не возвышается в "прекрасном далеке". Он здесь, рядом, он ниже, оттуда слышно, о чём внизу говорят, видно, как за домом седлают коней. Да и крыт он, скорее всего, не изысканной черепицей, – обыкновенным шифером. У героя Высоцкого – другой дом.

Но заключительные строчки пастернаковской "Ночи" его обитатель, несомненно, может отнести и к себе:

Не спи, не спи, художник,
Не предавайся сну.
Ты вечности заложник
У времени в плену.

[6] Томенчук Л. Высоцкий и его песни: приподнимем занавес за краешек. – Днепропетровск, 2003. С. 117.

[7] О. Заславский пишет:

"Угроза потери равновесия приводит к тому, что "двуногий встает На четыре конечности тоже" – происходит стирание границы между человеком и зверем" (Заславский О. Категория беспризнаковости в поэтической онтологии В. С. Высоцкого : Стихия небытия и мифологема льда – http://www.utoronto.ca/tsq/26/zaslavsky26.shtml)

Эту мысль исследователю, возможно, внушила предыдущая строка: "Только зверь не упавши пройдет...". Однако передвижение на четырёх конечностях естественно для зверя и не свойственно человеку. Смысл этого образа не в том, что между человеком и зверем стираются границы, он – обратный: в отличие от зверя, “сущности” которого гололёд не угроза, не помеха, человек в тех же условиях утрачивает свою самость; чтобы "выжить", он вынужден встать на четыре конечности (ср.: "жить на коленях"), дух человека сломлен, он фактически перестаёт быть.

[8] Этот приём "распахивания" пространства и времени с предельной выразительностью явлен в "Белом Вальсе": "Твой бальный зал величиной во всю страну...", "В России дамы приглашали кавалеров, во все века, на белый вальс, и было всё белым-бело...".

(To be continued)

Сергей Вдовин – о перекличках Высоцкого с Блоком:

"Если говорят о перекличке Блока и Высоцкого, то прежде всего, как правило, имеют в виду "цыганские", романсовые интонации у обоих. <...> Далее – мотивы тоски и кабака, ресторана, "трактирной стойки", закономерно взаимодействующие с мотивами романсовыми. Темы дороги и дома, коней и ветра, двойника и маскарада, судьбы и смерти. <...> Стихотворение Блока "В сыром ночном тумане..." (1912):

В сыром ночном тумане
Всё лес, да лес, да лес...
В глухом сыром бурьяне
Огонь блеснул – исчез...

Опять блеснул в тумане,
И показалось мне:
Изба, окно, герани
Алеют на окне...

В сыром ночном тумане
На красный блеск огня,
На алые герани
Направил я коня...

И вижу: в свете красном
Изба в бурьян вросла,
Неведомо несчастным
Быльём поросла...

И сладко в очи глянул
Неведомый огонь,
И над бурьяном прянул
Испуганный мой конь...

"О, друг, здесь цел не будешь,
Скорей отсюда прочь!
Доедешь – всё забудешь,
Забудешь – канешь в ночь!

В тумане да в бурьяне,
Гляди, – продашь Христа
За жадные герани,
За алые уста!"

<...> стихи эти похожи на некий эскиз, конспективный набросок к известной дилогии Высоцкого "Очи черные" <...>. Сходство поразительное. Даже финальные, явно гитарный, аккорды у обоих аналогичны. "Черные очи" и "скатерть белая" Высоцкого – лирический эквивалент "алых уст" и "жадных гераней" Блока. <...>"

С. Вдовин приводит многочисленные параллели в стихах Блока и Высоцкого и делает вывод о родственности их поэтических миров, о том, что воздействие Блока на ВВ глубоко и разнообразно.

"Приведенные примеры поэтических перекличек, реминисценций и отзвуков <...> – свидетельство того, что в ряде случаев художнические импульсы поэтов реализовывались скорее в едином или схожем образно-тематимческом русле, нежели бесспорное доказательство заимствования или переосмысления блоковских мотивов Высоцким, хотя и это, как представляется, тоже имело место <...>"

Вдовин С. Три Гамлета русской поэзии // Владимир Высоцкий: взгляд из XXI века : материалы третьей международной научной конференции. - М., ГКЦМ В.С. Высоцкого, 2003. С. 52, 53, 54, 55, 63.

Profile

about_visotsky01

www.art-oko.com

March 2020

S	M	T	W	T	F	S
1	2	3	4	5	6	7
8	9	10	11	12	13	14
15	16	17	18	19	20	21
22	23	24	25	26	27	28
29	30	31

Syndicate

Page Summary

РАЙСКИЕ ЯБЛОКИ (ХХХVІІІ) Дополнения к книге
РАЙСКИЕ ЯБЛОКИ (ХХХІІІ)
РАЙСКИЕ ЯБЛОКИ (ХХХІІ)
РАЙСКИЕ ЯБЛОКИ (XXVI)
РАЙСКИЕ ЯБЛОКИ (XXV)
РАЙСКИЕ ЯБЛОКИ (XXIV)
РАЙСКИЕ ЯБЛОКИ (XV)
Райские яблоки (VI)
“Как ржанёт коренной!..“. Тройка у Высоцкого и в традиции
Рай, ад и рок у Высоцкого (I)
“Купола”, “Погоня” и птица-тройка (ВВ и Шемякин)
Конь в художественном мире Высоцкого
Статья. Песня "Я из дела ушел..." в литературе о Высоцком
Статья о песне "Я из дела ушёл" (III)
А кто не чтит цитат... (19) Е.Купчик об образе ветра у Высоцкого
Статья. О песне "Я из дела ушёл" (II)
А кто не чтит цитат... (10) С.Вдовин о Высоцком и Блоке

Style Credit

Style: Neutral Good for Practicality by timeasmymeasure

Expand Cut Tags

No cut tags

Page generated Jun. 9th, 2025 07:12 pm

Высоцкий. Жизнь и песни

Отвечайте же "Я!" Ведь звучат только гласные буквы.

Entries tagged with -конь/лошадь

РАЙСКИЕ ЯБЛОКИ (ХХХVІІІ) Дополнения к книге

РАЙСКИЕ ЯБЛОКИ (ХХХІІІ)

РАЙСКИЕ ЯБЛОКИ (ХХХІІ)

РАЙСКИЕ ЯБЛОКИ (XXVI)

РАЙСКИЕ ЯБЛОКИ (XXV)

РАЙСКИЕ ЯБЛОКИ (XXIV)

РАЙСКИЕ ЯБЛОКИ (XV)

Райские яблоки (VI)

“Как ржанёт коренной!..“. Тройка у Высоцкого и в традиции

Рай, ад и рок у Высоцкого (I)

“Купола”, “Погоня” и птица-тройка (ВВ и Шемякин)

Конь в художественном мире Высоцкого

Статья. Песня "Я из дела ушел..." в литературе о Высоцком

Статья о песне "Я из дела ушёл" (III)

А кто не чтит цитат... (19) Е.Купчик об образе ветра у Высоцкого

Статья. О песне "Я из дела ушёл" (II)

А кто не чтит цитат... (10) С.Вдовин о Высоцком и Блоке