about_visotsky01 | Entries tagged with -земля/небо

Глава 1. Подбираем ключи (I)

История толкования “Райских яблок”
(окончание)

* * *
Низ-верх, земля-небо

Есть работы, авторы которых не сравнивают реальный и потусторонний миры в “Райских яблоках”, но их противопоставление и там налицо. Чаще всего оно выражено в традиционном разделении пространства РЯ на низ и верх, землю и небо. А на каком основании?

В “Яблоках” горизонтальные образы и мотивы преобладают над вертикальными количеством и качеством. Вертикальные – это ворота, обрыв, распятый и падение героя вниз (“в грязь ударю лицом”). В случаях с воротами и обрывом вертикальный образ активно подавляется горизонталью: локальной, ограниченной вертикальности ворот противостоит бескрайняя горизонталь “ничего” (на горизонталь работает и четырехкратный повтор этого образа), а вертикальность обрыва (кстати, обрыв – направленная вниз связка середины и низа, с верхом этот образ не связан) подавляется стремительной горизонталью бега коней вдоль обрыва, как бы не замечающих этой опасной вертикали.

Мощь горизонтали здесь многократно умножается тем, что это цитата: в финале РЯ к горизонтальной энергии предшествующего текста самих “Яблок” добавляется горизонтальная энергия великих “Коней”. Но на самом деле, поскольку “Райские яблоки” – итоговый текст, в продольности финальной сцены сконцентрирована грандиозная энергия всего художественного мира Высоцкого, с его устремленностью вперед, с его абсолютным преобладанием горизонтали над вертикалью.

В образе распятого и в падении героя в начале текста вертикаль, как и в образе обрыва, направлена вниз. Единственная вертикаль “Яблок”, ориентированная вверх, – ворота. И то, что они возвышаются, да еще посреди тотального “ничего”, эту вертикаль должно усиливать, но… В естественном своем состоянии ворота – часть пары: ворота/дверь в стене/ограде. Но в “Яблоках” стены/ограды нет. Абсурдность ворот без ограды подавляет все возможные позитивные смыслы образа ворот.

Такова картина в стабильном варианте текста. А вот хронологический срез. Традиционно принято считать – и, похоже, анализ источников это подтвердит, – что рукописи “Яблок” предшествовали записям. В самой ранней из рукописей, наброске 1975 года (“Я когда упаду…”), есть образ неба. Но рай не находится вверху, в небе, на это прямо указано в тексте:

В рай тогда попаду (В дивном райском саду)

натрясу бледно-розовых яблок

И начну их бросать по пушистым седым небесам

В более поздних рукописях есть образы неба, и рай – вверху, в небе:

В небесах всё равно князь ли ты или беглый холоп, –

плюс несколько вариантов строки –

“Ну-ка, буде шалить! Аль подъём в поднебесье тяжёл?”

Этой строкой С.Свиридов и обосновывает свое утверждение о наличии в “Яблоках” неба, верха и расположении там рая. Но ведь в спетых вариантах – которые он тоже считает более поздними – совсем иная картина: там образов неба нет. Он считает, что этим можно пренебречь? А на каком основании? Аргументы опять где-то затерялись...

Присутствие образа неба в более ранних вариантах текста (рукописных) и его исчезновение в более поздних (спетых) может означать либо то, что с развитием замысла рай потерял прикрепленность к верху, либо что мотив рая на небе ушел в подполье, присутствует в тексте скрыто. Прямо названное не надо доказывать, на него достаточно просто указать (например, что в наброске 1975 года рай был не в небе), а скрытое нуждается в обнаружении = доказательстве. Мы пока не услышали ни единого доказательства от приверженцев идеи расположения “яблочного” рая в небе.

Но сказанного недостаточно. Обратим внимание на один мотив. В спетых (то есть предполагаемо поздних) вариантах текста дважды указано местоположение реального мира – на земле. Про то, что рай – тоже на земле, в тексте ничего нет, а значит, он может быть и не на земле. Так возникает противопоставление земли и рая. Первый раз – в единственной записи первой редакции, у Туманова:

Как я выстрелу рад ускакал я на землю обратно
Так сложилось в миру всех застреленных балуют раем
А оттуда землей береженого бог бережет.

И вторично – в записи у А.Вайнера:

Как я выстрелу рад ускачу я на землю обратно

Это намек на то, что рай вверху. То есть мотив расположения рая в небе на раннем этапе воплощения замысла был. Но это ведь не значит, что он там сохранился, раз во второй редакции он впрямую не назван [23], его скрытое присутствие там не доказано, и нигде в других эпизодах, образах и мотивах текста РЯ намеков на образ неба или связанные с ним смыслы нет.

Добавим, что и горизонтальный вариант толкования фразы “ускачу я на землю обратно” – как расположение рая не вверху, а впереди, – теоретически возможен: у Высоцкого есть примеры, когда ощущение героем иного мира, высшей силы развернуто в горизонтальной плоскости. В частности, это “Моя цыганская” (“Я тогда по полю, вдоль реки… Нет бога…”). Но для разбираемой фразы из рукописей “Яблок” такое толкование всё же выглядит натянутым, так как в ней земля открыто противопоставлена какому-то другому пространству. Всё это в совокупности и приводит к заключению, что на ранних этапах развития замысла “Яблок” образ неба был, а потом из текста исчез.

В остальных восьми записях второй редакции пространственных привязок рая нет, нет и мотивов, отсылающих к расположению рая в пространстве. Отсюда вывод: пространственная ориентация иного мира в сюжете “Яблок” значения не имеет.
_______

[23] В записи у А.Вайнера мотив расположения рая в небе находится в куплете из первой редакции, спетом ошибочно, на что указывают повторы в разбираемом, предпоследнем, и последнем куплетах: “Вот и яблок везу их за пазухой телом согрев” / “... по-над пропастью пазуху яблок я тебе привезу”.

(Далi буде)

Глава 1. Подбираем ключи (I)
История толкования “Райских яблок”
(продолжение)

Теперь о некоторых общих моментах.

* * *
Свобода / несвобода

Мотивы несвободы и освобождения естественно предполагают наличие преграды (например, флажки в – “Охоте”, края глубокой колеи – в “Колее”). В сюжете “Райских яблок” преград нет. На это дважды прямо указано в рукописях (“ни оград, ни заборов” и “нет оград” [оба – Р1-2об]; обозначение источников – см. ссылку 49 в начале главы 3). Правда, в песенных вариантах эти фрагменты отсутствуют, но они для воплощения мотива без-оградности не нужны. Этот смысл и так прямо выражен в тексте – четырехкратным повторением в начале райского эпизода, которое есть во всех спетых вариантах:

… пустырь… ничто… беспредел... среди ничего…

Такой настойчивый да еще и вариативный повтор показывает, насколько сюжету Высоцкого важен смысл отсутствия ограды-преграды.

Никто из пишущих о свободе/несвободе в “Яблоках” не отмечает и, соответственно, не объясняет отсутствие преград в этом сюжете.

( Read more... )

В этой части заметки будут мои впечатления о статье Н.Гашевой "Языческая и христианская символика в культурном космосе В. Высоцкого" (Сборники конференций НИЦ "Социосфера", 2011, №9, С. 182-189) и неожиданный сюрприз, для меня не очень лестный, но правды некуда деть. :) Сперва – по делу.

( Read more... )

Это любимая тема исследователей Высоцкого. Тема, действительно важная для понимания не только его художественного мира, но и особенностей его мироощущения.

( Читать дальше... )

В ЗЕРКАЛЕ ТЕКСТА (II)

Про трепангов, светильники и второе пришествие

Постараюсь по возможности избавить эту заметку от публицистики и ограничиваться логическими выкладками.

Прежде чем перейти к делу, напомню, что мы будем говорить о стихотворении "Упрямо я стремлюсь ко дну..." в том виде, в котором его анализировала автор статьи "Поэзия В. Высоцкого в свете традиций христианского гуманизма" (альманах "Мир Высоцкого", вып. 1. – М., 1999). То есть так, как оно опубликовано в крыловском двухтомнике. Там текст заканчивается строфой "Сомкните стройные ряды .... Но я приду по ваши души".

Итак, вот как выглядит разбор О. Шилиной названного стихотворения Высоцкого в свете текста этого стихотворения.

Во-первых, отметим неточные трактовки. В этих случаях причиной могло быть не намеренное – в интересах декларированной темы – искажение смысла текста, а просто невнимание к нему.

На взгляд автора статьи, уход героя

"порожден стремлением постичь смысл человеческого бытия:

Меня сомненья, черт возьми,
Давно буравами сверлили:
Зачем мы сделались людьми?
Зачем потом заговорили?" (с. 109)

Из контекста достаточно ясно, что в этой строфе речь не о попытке понять, "зачем мы сделались людьми", а о сомнении, стоило ли становиться людьми, если жить не по-людски, недостойно человека.

"Зачем иду на глубину –
Чем плохо было мне на суше? [выделено автором статьи. - Л.Т.]

Здесь слово "суша" противопоставлено не своему лексическому антониму ("вода"), а его метафоре – "глубина", что подключает к нашему восприятию ряд смысловых ассоциаций, из которых выстраивается цепочка: <вода> → глубина = суша → <поверхность, мель>" (с. 111).

Предложенная цепочка ассоциаций противоречит тексту стихотворения. Заявлено, что вода в этом тексте – образ с объемом (глубиной), а суша – "плоский" (поверхность, мель). Однако это не так. Вторая строфа:

Там, на земле, – и стол и дом,
Там – я и пел и надрывался;
Я плавал все же – хоть с трудом,
Но на поверхности держался. [выделено мной. – Л.Т.]

Да, "держаться на поверхности" – образ метафорический. Но уж по крайней мере в этом тексте он означает, что и в сухопутной жизни, как и в водной среде, есть "глубина". Именно данный смысл и вносит в текст стихотворения эта замечательная строфа, на мой взгляд, единственная в данном тексте – с образами истинно высоцкой силы и красоты. Именно вторая строфа порождает самый интересный вопрос к этому тексту и очень важный для понимания устройства художественного мира Высоцкого: в чем различие "глубины" водной и сухопутной? Это тема для отдельного разговора, но прежде чем его заводить, тему надо исследовать.

"Оппозиция этих двух «миров» выдержана в духе евангельского сопоставления человеческого (земного) и божественного (небесного): «ибо что высоко у людей, то мерзость пред Богом» (Лк. 16; 15). Оттого мир подводный для живущих на земле – не более чем «чудовищная мгла, которой матери стращают». <...> Таким образом, в свете христианских идей <...> путь героя предстает как познание истины и духовное спасение" (с. 112).

Да, нужно сравнивать оппозицию "вода – суша" из стихотворения Высоцкого с традиционным мотивом сопоставления человеческого (земного) и божественного (небесного). Но как можно было ни словом не обмолвиться о замене неба – водой? Ведь это же смена верха – низом! Неужто можно представить, что такая замена не привносит в сюжет стихотворения никаких иных смыслов, по сравнению с евангельскими? Чего ж там еще сравнивать, если не это?..

Такая глухота тем более поразительна, что автор статьи замахнулась не на одно стихотворение Высоцкого: она пытается окинуть взглядом весь его поэтический мир. И вот как раз постоянная замена верха (неба) то серединой (земная, водная поверхность), то низом (под землей, под водой) характерна не только для разбираемого текста Высоцкого, но и для всего его поэтического мира. В его текстах – много моря, земли, подземелья и подводья, но мало неба. Это очевидно, это просто бросается в глаза. Можно об этом не писать, но нельзя писать так, как будто этого нет.

"Эта метаморфоза вызвана прежде всего изменениями <...> в отношении к собратьям: по мере его от них удаления неприязненное равнодушие («Среда бурлит – плевать на среду!») уступает место сочувствию и тревоге за них <...>" (с. 113).

Фразу "Среда бурлит – плевать на среду!" можно понять по-разному, но в любом случае она не имеет отношения к сухопутной жизни героя, а значит, и не может выражать его отношение к другим людям. Он говорит про "среду", уже начав погружение, значит, "среда" здесь – это водная среда. От начала к концу меняется не отношение героя к другим людям, а объект внимания: сначала он говорит о себе, а потом – обо всем роде человеческом.

Судя по разбираемой нами трактовке текста "Упрямо я стремлюсь ко дну...", наиболее сложны для толкования три момента сюжета: сравнение двух миров (вода и суша), смерть героя и его возвращение.

Два мира

"Затем оппозиция переходит на онтологический уровень: вода предстает как некое "духовное первоначало", первородство:

Зачем простились мы с водой,
Предпочитая влаге – сушу?" (с. 111).

Здесь все же не удержусь от вопроса на религиозную тему: чем это напоминает христианские представления? А вот учимое нами в советских школах происхождение жизни из водной среды и т.д. – очень напоминает. И метафорический смысл сюжета в этих координатах прост и ясен: призыв вернуться в дочеловеческое состояние – метафора протеста против бесчеловечности человеческой жизни. А в координатах разговоров о христианских мотивах в данном стихотворении призыв героя к возвращению в дочеловеческое состояние объяснить невозможно. Потому автор разбираемой трактовки его и пропускает, как будто этого мотива в тексте нет.

С мотивом воды связана одна из самых диких натяжек в этой трактовке. Утверждается, что мотив крещения скрыто присутствует в погружении героя в воду, которое в контексте произведения

"приобретает некий символический оттенок и воспринимается как своеобразное очищение от апостасии и ее последствий" (с. 108).

А затем, в развитие мысли об очищении, вспоминается "Баллада о бане", в которой сакральный смысл очищения выражен открыто (Там же). Что общего с крещением у человека, который, окунувшись в воду, не выходит затем из нее, а идет ко дну, кончая жизнь самоубийством? А что общего в поведении самоубийцы из текста Высоцкого с теми, кто парится в бане?..

С. 111:
"... в столкновении двух типов взаимоотношений, двух разнящихся миров противостоят две системы ценностей, их породившие: вода – место, где царят добро, понимание, справедливость:

Там нет врагов, там все мы – люди,
Там каждый, кто вооружен, –
Нелеп и глуп, как вошь на блюде, –

и суша, где господствуют зло, жестокость, насилие:

Мы умудрились много знать,
Повсюду мест наделать лобных <...>

В свете ценностей одной системы ("мира иного") эволюция и достижения другой ("там, на земле") выглядят как регресс, ибо это – путь не-Любви (а в данной системе – "мира иного" – главным критерием выступает именно Любовь: "... да любите друг друга"), путь от "соборного родства" – единства к

С. 112:
"бессмысленной вражде" озлобленных одиночек".

Когда разговоры уходят в такие заоблачные выси, они звучат значительно и красиво. Что здорово камуфлирует натяжки и подмены. Действительно, противопоставление по типу "вода – средоточие добра, суша – стихия зла" в этом стихотворении есть (хотя здесь всё далеко не однозначно – см. вторую строфу). Но с чего автор статьи взяла, что главным критерием водного мира в тексте Высоцкого выступает Любовь, и эволюция человечества выглядит как регресс потому, что это – путь не-Любви? На каком основании она приписала этому миру христианские акценты?

Разговоры "вообще" отвлекают внимание от реальных особенностей текста. Для понимания оппозиции "вода – суша" в этом стихотворении ключевое значение имеет то, что "подводная" часть текста – о жизни, а не о смерти:

Коралловые города –
В них многорыбно, но не шумно.
.........
Там нет врагов, там все мы люди,
Там каждый, кто вооружён,
Нелеп и глуп, как вошь на блюде.

Сравнюсь с тобой, подводный гриб,
Забудем и чины, и ранги;
Мы снова превратились в рыб,
И наши жабры – акваланги.
.........
Похлопал по плечу трепанг,
Признав во мне свою породу...

То, что в "подводной" части стихотворения от начала и почти до конца речь идет не о смерти, а о жизни, очевидно. А не замечено это было потому, что не укладывалось в заготовленную схему противопоставления двух стихий. Можно рассматривать этот текст в свете христианских идей или любых других, но недопустимо в угоду какой бы то ни было системе ценностей игнорировать свойства текста. Иначе никакого "света" не будет, а будет один сплошной туман.

Смерть

В самом начале анализа стихотворения Высоцкого автор статьи указала на его перекличку с финалом романа Джека Лондона "Мартин Иден" и привела цитату. Однако процитирован был не весь финал: самый последний фрагмент в статью не попал. Удивительно это потому, что в купированной части не меньше прямых перекличек с текстом Высоцкого:

"Его руки и ноги начали двигаться судорожно и слабо. Поздно! Он перехитрил волю к жизни! Он был уже слишком глубоко. Ему уже не выплыть на поверхность. [Высоцкий: Тем невозвратнее, чем ниже] Казалось, он спокойно и мерно плывет по безбрежному морю видений. Радужное сияние окутало его, и он словно растворился в нем. А это что? Словно маяк! Но он горел в его мозгу - яркий, белый свет. Он сверкал все ярче и ярче. Страшный гул прокатился где-то, и Мартину показалось, что он летит стремглав с крутой гигантской лестницы вниз, в темную бездну. Это он ясно понял! Он летит в темную бездну, – и в тот самый миг, когда он понял это, сознание навсегда покинуло его. [Высоцкий: Где ты, чудовищная мгла, / Которой матери стращают? / Светло, хотя ни факела, / Ни солнца мглу не освещают.]" [выделено мной. - Л.Т.]

У меня нет сомнений в том, что купюра неслучайна и связана не с желанием автора статьи сократить длинную цитату. Ее не устроило то, что о самоубийстве в финале романа говорится прямо ("Он перехитрил волю к жизни!"). О том что причиной купюры – попытка отвлечь внимание от мотива самоубийства, ясно свидетельствует вывод, завершающий пассаж о параллели текста Высоцкого с романом Дж. Лондона:

"Взяв у Лондона идею ухода – погружения в воду, Высоцкий наполнил ее совершенно иным содержанием" (с. 107).

Если идея стихотворения Высоцкого генетически восходит к роману "Мартин Иден", то очевидно, что взял он у Лондона не "идею ухода – погружения в воду", а идею ухода-самоубийства посредством погружения в воду. Эта подмена – одно из множества свидетельств предвзятости автора статьи, которому нужно во что бы то ни стало втиснуть текст в прокрустово ложе заранее приготовленной схемы.

"... в финале стихотворения к основному звучанию подключается мотив принятия страдания и смерти одним во искупление грехов и спасения многих: «И я намеренно тону, // Зову: “Спасите наши души!”»; «И я выплевываю шланг // И в легкие пускаю воду!..». Это впечатление усиливается последней репликой героя о возможном возвращении, которая звучит почти как пророчество о «Втором пришествии»:

Но я приду по ваши души!" (с. 114)

Как мы помним, мотив перехода из жизни в одной среде (на суше) к жизни в другой (в воде) исследовательница не заметила. Естественно, что не заметила она и переход от мотива жизни в воде (средняя часть текста) к мотиву смерти в воде. Последний ощущается только со слов "Ушел один – в том нет беды". До тех пор в некоторых местах текста можно увидеть лишь туманные признаки темы смерти:

Тем невозвратнее, чем ниже...
Под черепом могильный звон...
Но камень взял... [ср.: камень на шее]
И я намеренно тону...

Неясен их "смертельный" смысл потому, что в той же самой средней части текста постоянно и явно присутствует мотив жизни в воде – как обитателей водных глубин, так и самого героя (примеры см. выше). Но в цитированной трактовке финала стихотворения удивительно другое. Автор прекрасно понимает, что герой совершил самоубийство. И при этом без малейшего смущения проводит параллель со смертью Христа ("принятие страдания и смерти одним во искупление грехов и спасения многих"). Да, реплика героя о возвращении "по ваши души" (между прочим весьма двусмысленная) напоминает второе пришествие, но это внешнее сходство. Кто поверит, что можно не заметить принципиальную разницу между смертью несправедливо осужденного и самоубийством?..

Возвращение

И третий камень преткновения – возвращение героя. Персонажу Высоцкого для духовного совершенствования –

"необходимо вернуться к истокам, в лоно материнской духовной стихии, тогда только возможно возвращение для служения людям" (с. 107) [выделено мной. – Л.Т.].

Однако, вопреки утверждению толковательницы, "приду по ваши души" означает не "вернуться и остаться здесь", а "вернуться и уйти обратно, забрав туда других", для чего и совершается возвращение. О том же – предыдущий четырехкратно повторенный призыв:

Назад – не к горю и беде,
Назад и вглубь – но не ко гробу,
Назад – к прибежищу, к воде,
Назад – в извечную утробу.

И без того внятный смысл финального возвращения героя Высоцкого становится еще очевиднее при сопоставлении с пушкинским "Пророком", с которым у текста Высоцкого есть немало параллелей. Пушкинский пророк возвращается к людям и остается среди них ("И, обходя моря и земли, / Глаголом жги сердца людей"). А герой Высоцкого возвращается по души оставшихся здесь: пришел, забрал, ушел. Исследовательница назвала перекличку этих текстов, но отметила только сходные черты, начисто проигнорировав кричаще очевидные различия. Мотив тот же: отсекается всё, что мешает вогнать текст в заготовленную схему.

Итог

"На наш взгляд, В. Высоцкого несомненно можно отнести к тем художникам, в творчестве которых христианство играет роль некой организующей силы, многое в нем расставляющей по своим местам" (с. 116).

Расставляет ли христианство по местам что-то в творчестве Высоцкого или нет, данная статья не показала. И не могла показать. Прежде чем рассматривать произведение в свете каких бы то ни было представлений, его надо рассмотреть по его собственным законам. Хотя бы в общих чертах. Чтоб избежать опасности и уберечь себя от соблазна навязать ему чуждые законы. Впрочем, опасность односторонняя: произведению ничто не угрожает, а вот исследователю подобное навязывание грозит не заметить сокровища текста, скрытые от него его собственными фантазиями. И еще. Если толкователь, направив на текст любимый светильник, при этом темнит, умалчивает, подтасовывает, – может, конечно, толкователь сам и виноват. Но все же невольно взор обращается и к светильнику: возникает желание его поменять. А вдруг этот мил сердцу осветителя, но не подходит тексту?..

P.S.

"... принятие смерти героем и его возможное возвращение в свете христианских идей может быть воспринято <...> и как некое пророчество о посмертной судьбе его поэтического наследия («Ушел один – в том нет беды, – // Но я приду по ваши души!»)" (с. 117, сноска 25).

А вот каким образом автор статьи связала финал стихотворения "Упрямо я стремлюсь ко дну..." с посмертной судьбой творческого наследия Высоцкого, мне, к стыду своему, понять так и не удалось...

В ЗЕРКАЛЕ ТЕКСТА

Реплика Дмитрия Кастреля в недавнем обсуждении моей статьи о стихотворении "Упрямо я стремлюсь к дну..." навела на мысль вернуться к одному подробному толкованию этого текста Высоцкого и подробно разобрать это толкование. Речь идет о довольно давней работе О. Шилиной. В ней автор утверждает, что рассматривает поэзию Высоцкого и, в частности, это стихотворение в свете традиций христианского гуманизма.

Не будем касаться вопроса, действительно ли этот текст рассмотрен с заявленных позиций. Интереснее и заведомо ближе к Высоцкому – рассмотреть само предложенное толкование в свете толкуемого текста. А для начала дадим по необходимости пространную цитату из названной статьи. Итак, вот что пишет О. Шилина в статье "Поэзия В. Высоцкого в свете традиций христианского гуманизма" (Мир Высоцкого, вып. 1. – М., 1997).

( Read more... )

Вот такой взгляд на стихотворение Высоцкого "Упрямо я стремлюсь ко дну...". Сделаем небольшой перерыв, а потом попробуем свести вместе трактовку и толкуемый текст.

Высоцковеды редко посвящают свои исследования отдельным песням. "Яблокам" в этом смысле повезло больше всех: об этой песне опубликованы две статьи. Одна из них - исследование польской славистки М. Надель-Червиньской "Категория несвободы в тоталитарном контексте и вариативность текста: Райские яблоки у Вл. Высоцкого" (Политическая лингвистика, 2008, 1(24). В сети: http://elibrary.ru/item.asp?id=11696885). В этой статье главной темой творчества Высоцкого названа личностная несвобода и тоталитарный беспредел. Окружающая жизнь постоянно ставит героев Высоцкого и самого поэта в экстремальные ситуации – всегда насильственно и противоестественно сущности человека.

С. 134:

"Тем самым стираются грани между бытием и небытием, между жизнью и смертью, между пространством до горизонта и тем невидимым, что находится по ту сторону, за его пределами. А единственной мечтой становится хоть один единственный раз в своей жизни увидеть то, что там вдали, за горизонтом. А все потому, что: Я только подумал, чужие куря папироски: // Тут кто как сумеет, мне важно увидеть восход" (везде в цитатах выделено автором статьи. - Л.Т.).

М. Надель-Червиньска считает, что в основе "Яблок" лежит мифологическая идея моделирования мира, главная оппозиция которой – "верх – низ" (с. 136). Другие оппозиции, представленные в этом тексте, – земля – небо, "адская жизнь (на земле: реальное и знакомое) – райская жизнь (потом, когда-нибудь, как награда за пережитое: обещанное и ожидаемое)" (с. 137). Если мир гармоничен, упорядочен, в модели мира верх и низ находится на своих местах. Если мир в состоянии хаоса, модель мира – перевернута.

С. 137:

"Модель мира в тексте Райские яблоки как раз и есть перевернутая <...>. Это тот мир и тот рай, которого быть не должно. Но он именно таким существует в тоталитарной российской действительности. Поэтому, оказавшись на небе(сах), лирическое я попадает в истинный ад лагерной жизни, а потому беспросветная земная жизнь начинает ему казаться настоящим раем.

Так, в частности, у Высоцкого райская жизнь - прежде всего знак отличия и награда, как ордена и медали, особенно охотно раздаваемые в России погибшим (убитым): ... Убиенных щадят - отпевают и балуют раем, // Не скажу про живых, а покойников - мы бережем...)".

Конец статьи посвящен заглавному образу песни, райским яблокам. Автор утверждает, что райская яблоня в русской, как и вообще в славянской традиции, – яблоня дикая, лесная, и сравнивает ее с культурной, садовой яблоней. Их главное отличие – в плодах, в их размере и вкусе. У лесной – яблоки маленькие, "кислые, терпкие, худосочные и невкусные, почти несъедобные" (с. 140), у садовой – крупные,

С. 140:

"<...> сладкие, сочные, вкусные и аппетитные. Это про яблочки второй говорят: прямо сами с ветки в рот и просятся. Мелкие же румяные яблочки лесного дерева хороши только с виду - издали они так заманчивы для тех, кто слишком наивен, однако лучше вкуса их не испробовать..."