![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
“ВЫСОЦКИЙ НИГДЕ И НИКОГДА
НЕ ПОДДАЛСЯ СОБЛАЗНУ РАСПАДА ЛИЧНОСТИ...”
Из статьи Георгия Хазагерова “Семидесятые. Двойничество? Двоемирие? Бинарность?”:
“... очень любопытный пассаж о Высоцком мы находим в статье М. Гнедовского “Майк, или Секретная лаборатория российского рок-н-ролла”, посвященной творчеству Михаила Науменко, который “придумал российский рок”. Признавшись в нелюбви к Высоцкому, автор отдает ему должное как “звезде номер один” на неформальной музыкально-поэтической сцене. Подобно тому как американский рок представляет собой удачный сплав “блюзовых корней” американских черных рабов и “современной либеральной молодежной идеологии”, так и Высоцкий, по мнению автора, обеспечил свою беспрецедентную популярность сплавом блатной песни, от которой он взял интонацию, и “либеральных ценностей постсталинского поколения”.
Мне, однако, кажется, что Высоцкий сделал нечто другое.Он аккумулировал смеховые, пародийно-каламбурные тенденции шестидесятых и семидесятых годов и реализовал их, в отличие от многих и многих, в традиционной для русской литературы форме двойничества. <...> Высоцкий никогда не каламбурит так, как это делалось на шестнадцатой полосе “Литгазеты” или в современном газетном заголовке. Его каламбур всегда мотивирован языковой личностью говорящего, личностью двойника.
Двойник Высоцкого – это прежде всего личность доверчивая, простая и бесхитростная. Он верит газетным штампам и буквально понимает пословицы. Чужое слово он воспринимает некритически и постоянно попадает из-за этого впросак. Этакий дурачина-простофиля, к которому к тому же не прилипает зло, потому что, даже оступившись, он умеет откреститься от порока, наивно объясняя, что витрину разбил не он, а “подлое его второе Я”. Спаивают же его Кривая и Нелегкая <...>. При этом он неизменно честен, болезненно ощущает несправедливость и стремится к правде.
<...>
Высоцкий нигде и никогда не поддался соблазну распада личности, даже когда говорил от лица сумасшедшего, когда выстраивал поток сознания в “Жизни без сна”. Личность раздваивалась, но не распадалась на фреймы и цитаты. Она была единой как роль актера, и ее речевое поведение было ее частью. Перед нами живая система: автор, созданный им образ и мостик между ними – смех. И никакие чудеса стилизации не подрывали этой системы, не подтачивали этического начала, не затемняли авторской интенции.
Семидесятые годы в большей мере, чем шестидесятые и восьмидесятые, прошли под знаком творчества бардов, прежде всего Высоцкого и Окуджавы. Эта часть культуры, имевшая самую широкую географию, как пространственную, так и социальную, отреагировала на раздвоенность жизни по-разному: Высоцкий – созданием двойников, в каком-то смысле вообще магистральном для авторской песни, но наиболее последовательно разработанном именно в его творчестве; Окуджава – сотворением второго, возвышенного мира; Галич – прямым изображением двух полюсов жизни: мира гонимых и мира гонителей.
http://magazines.russ.ru/znamia/1998/12/hazger.html
Мне, однако, кажется, что Высоцкий сделал нечто другое.Он аккумулировал смеховые, пародийно-каламбурные тенденции шестидесятых и семидесятых годов и реализовал их, в отличие от многих и многих, в традиционной для русской литературы форме двойничества. <...> Высоцкий никогда не каламбурит так, как это делалось на шестнадцатой полосе “Литгазеты” или в современном газетном заголовке. Его каламбур всегда мотивирован языковой личностью говорящего, личностью двойника.
Двойник Высоцкого – это прежде всего личность доверчивая, простая и бесхитростная. Он верит газетным штампам и буквально понимает пословицы. Чужое слово он воспринимает некритически и постоянно попадает из-за этого впросак. Этакий дурачина-простофиля, к которому к тому же не прилипает зло, потому что, даже оступившись, он умеет откреститься от порока, наивно объясняя, что витрину разбил не он, а “подлое его второе Я”. Спаивают же его Кривая и Нелегкая <...>. При этом он неизменно честен, болезненно ощущает несправедливость и стремится к правде.
<...>
Высоцкий нигде и никогда не поддался соблазну распада личности, даже когда говорил от лица сумасшедшего, когда выстраивал поток сознания в “Жизни без сна”. Личность раздваивалась, но не распадалась на фреймы и цитаты. Она была единой как роль актера, и ее речевое поведение было ее частью. Перед нами живая система: автор, созданный им образ и мостик между ними – смех. И никакие чудеса стилизации не подрывали этой системы, не подтачивали этического начала, не затемняли авторской интенции.
Семидесятые годы в большей мере, чем шестидесятые и восьмидесятые, прошли под знаком творчества бардов, прежде всего Высоцкого и Окуджавы. Эта часть культуры, имевшая самую широкую географию, как пространственную, так и социальную, отреагировала на раздвоенность жизни по-разному: Высоцкий – созданием двойников, в каком-то смысле вообще магистральном для авторской песни, но наиболее последовательно разработанном именно в его творчестве; Окуджава – сотворением второго, возвышенного мира; Галич – прямым изображением двух полюсов жизни: мира гонимых и мира гонителей.
http://magazines.russ.ru/znamia/1998/12/hazger.html