![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
about_visotsky01Эту тему исследовал Михаил Перепелкин в статье “"Ведь в Каретном ряду первый дом от угла – для друзей...": "дружеский круг" в эстетических автобиографиях А. Тарковского и В. Высоцкого” (Владимир Высоцкий: исследования и материалы 2009–2010 гг. – Воронеж, 2011. В сети: http://vv.mediaplanet.ru/static/upload/WW_issled&mater2009-2010.doc). Финальная часть статьи:
“<...> Все отмеченные обстоятельства могут быть объединены в три группы выводов.
Первое. <...> если Высоцкий настойчиво, в разные годы, возвращался к теме Большого Каретного,то Тарковский так же настойчиво обходил ее. Это видно, с одной стороны, из того, что в ситуации Высоцкого рассказ о Большом Каретном, многократно повторявшийся, в некоторых своих фрагментах "окаменел", в нем есть свои клише (сюда относятся, например, перечисление ушедших и здравствующих членов компании, сюжет с отъездами на заработки и т. д.), а с другой – из того, что рассказ Тарковского о дружбе с Высоцким отличается сбивчивостью и, вероятно, существенно меняется в каждом случае своего воспроизведения.
Второе. <...> Высоцкий не только настойчиво "вспоминал" о дружбе с теми, кому он пел свои первые песни, но и всячески стремился эту дружбу культивировать и перенести ее в сферу сотворчества (напомним хотя бы о его упорном желании сняться в фильмах у Тарковского и Шукшина). Тарковский, напротив, относился ко времени Большого Каретного в своей жизни как к чему-то завершенному и не требующему продолжения и даже – не могущему продолжаться. Поэтому о друзьях юности он вспоминает преимущественно в связи с разрывом, разочарованием в них, в связи со смертью кого-либо и т. п. Довольно холодно относился Тарковский и к идее совместных работ с друзьями юности, не считая эти работы чем-то обязательным для себя с точки зрения своего творческого развития.
И, наконец, третье. <...> Рассказывая о времени, когда "коммуна" в квартире Л. Кочаряна и его жены еще была днем сегодняшним, и о дальнейших событиях, Высоцкий смотрит на все происходившее и происходящее сейчас оттуда, из эпохи Большого Каретного, – оттуда он судит о событиях, оценивает людей, заглядывает в будущее, которое для него неизменно соизмеряется с той системой оценок и суждений, которая сложилась на Большом Каретном.
Что же касается Тарковского, то он, напротив, судит и оценивает любое прошлое, в том числе Большой Каретный, с точки зрения сегодняшнего опыта и сегодняшнего представления о людях и т. д. В этой ситуации Большой Каретный часто оказывается тем, что требует преодоления и скептического отношения к себе. Там, где Высоцкий повторял имена людей, связанных с Большим Каретным, вспоминал о прошлых событиях, возвращаясь к ним как к своему первоистоку, Тарковский произносил те же имена и даты, чтобы освободиться от них, – пусть через чувство вины, через разочарование, укор и т. п., но дистанцироваться, вырваться из притяжения Большого Каретного.
В чем здесь дело? По-видимому, в основе этих расхождений лежат разные причины, но две из них представляются наиболее принципиальными.
Первая причина – личного характера. В жизни Высоцкого, родившегося в 1938 г., первые сознательные годы пришлись на войну (а в плане семейном, бытовом, совпали с уходом из семьи отца, житейскими неурядицами, жизнью в новой семье отца, порознь с матерью и т. д.), юношеская дружба на Большом Каретном стала первым опытом единения и счастья, с которым в дальнейшем Высоцкий соотносил все последующие перипетии, удачи и разочарования. Большой Каретный стал для него не просто домом, "где раньше пьянка была много дней" и "где не смотрят на тебя с укорами", а первым и главным местом, которое будущий поэт пережил как дом, как свое, родное, и возвращаться куда – хотя бы и мысленно – стало для него необходимостью во все последующие годы.
Тарковский был старше Высоцкого на шесть лет – казалось бы, не очень большая разница. Но на самом деле – разница существенная, тем более, если принять во внимание то, что именно на эти годы пришлась война, поделившая все, что было, на до и после. К началу войны Тарковскому было девять лет, у него уже была довоенная счастливая жизнь, был дом, была мать, не расстававшаяся с детьми в любых условиях и обстоятельствах, своим вниманием и другими душевными качествами сумевшая сгладить уход из семьи мужа и сохранить для детей ощущение если не полноты и беззаботного детского счастья, то чего-то очень к этому близкого. В силу этого началом своей биографии – в том числе, и биографии художника – Тарковский считал эти, довоенные, детские, годы, в которые он начал возвращаться в "Катке и скрипке" и продолжал во всех остальных работах. Собственно, творчество Тарковского – кинематографическое, поэтическое, как сценариста и как автора дневников и прозы – представляет собой восхождение к детству и к Дому, встреча с которым состоялась гораздо раньше, чем Тарковский пришел на Большой Каретный”.
Первое. <...> если Высоцкий настойчиво, в разные годы, возвращался к теме Большого Каретного,то Тарковский так же настойчиво обходил ее. Это видно, с одной стороны, из того, что в ситуации Высоцкого рассказ о Большом Каретном, многократно повторявшийся, в некоторых своих фрагментах "окаменел", в нем есть свои клише (сюда относятся, например, перечисление ушедших и здравствующих членов компании, сюжет с отъездами на заработки и т. д.), а с другой – из того, что рассказ Тарковского о дружбе с Высоцким отличается сбивчивостью и, вероятно, существенно меняется в каждом случае своего воспроизведения.
Второе. <...> Высоцкий не только настойчиво "вспоминал" о дружбе с теми, кому он пел свои первые песни, но и всячески стремился эту дружбу культивировать и перенести ее в сферу сотворчества (напомним хотя бы о его упорном желании сняться в фильмах у Тарковского и Шукшина). Тарковский, напротив, относился ко времени Большого Каретного в своей жизни как к чему-то завершенному и не требующему продолжения и даже – не могущему продолжаться. Поэтому о друзьях юности он вспоминает преимущественно в связи с разрывом, разочарованием в них, в связи со смертью кого-либо и т. п. Довольно холодно относился Тарковский и к идее совместных работ с друзьями юности, не считая эти работы чем-то обязательным для себя с точки зрения своего творческого развития.
И, наконец, третье. <...> Рассказывая о времени, когда "коммуна" в квартире Л. Кочаряна и его жены еще была днем сегодняшним, и о дальнейших событиях, Высоцкий смотрит на все происходившее и происходящее сейчас оттуда, из эпохи Большого Каретного, – оттуда он судит о событиях, оценивает людей, заглядывает в будущее, которое для него неизменно соизмеряется с той системой оценок и суждений, которая сложилась на Большом Каретном.
Что же касается Тарковского, то он, напротив, судит и оценивает любое прошлое, в том числе Большой Каретный, с точки зрения сегодняшнего опыта и сегодняшнего представления о людях и т. д. В этой ситуации Большой Каретный часто оказывается тем, что требует преодоления и скептического отношения к себе. Там, где Высоцкий повторял имена людей, связанных с Большим Каретным, вспоминал о прошлых событиях, возвращаясь к ним как к своему первоистоку, Тарковский произносил те же имена и даты, чтобы освободиться от них, – пусть через чувство вины, через разочарование, укор и т. п., но дистанцироваться, вырваться из притяжения Большого Каретного.
В чем здесь дело? По-видимому, в основе этих расхождений лежат разные причины, но две из них представляются наиболее принципиальными.
Первая причина – личного характера. В жизни Высоцкого, родившегося в 1938 г., первые сознательные годы пришлись на войну (а в плане семейном, бытовом, совпали с уходом из семьи отца, житейскими неурядицами, жизнью в новой семье отца, порознь с матерью и т. д.), юношеская дружба на Большом Каретном стала первым опытом единения и счастья, с которым в дальнейшем Высоцкий соотносил все последующие перипетии, удачи и разочарования. Большой Каретный стал для него не просто домом, "где раньше пьянка была много дней" и "где не смотрят на тебя с укорами", а первым и главным местом, которое будущий поэт пережил как дом, как свое, родное, и возвращаться куда – хотя бы и мысленно – стало для него необходимостью во все последующие годы.
Тарковский был старше Высоцкого на шесть лет – казалось бы, не очень большая разница. Но на самом деле – разница существенная, тем более, если принять во внимание то, что именно на эти годы пришлась война, поделившая все, что было, на до и после. К началу войны Тарковскому было девять лет, у него уже была довоенная счастливая жизнь, был дом, была мать, не расстававшаяся с детьми в любых условиях и обстоятельствах, своим вниманием и другими душевными качествами сумевшая сгладить уход из семьи мужа и сохранить для детей ощущение если не полноты и беззаботного детского счастья, то чего-то очень к этому близкого. В силу этого началом своей биографии – в том числе, и биографии художника – Тарковский считал эти, довоенные, детские, годы, в которые он начал возвращаться в "Катке и скрипке" и продолжал во всех остальных работах. Собственно, творчество Тарковского – кинематографическое, поэтическое, как сценариста и как автора дневников и прозы – представляет собой восхождение к детству и к Дому, встреча с которым состоялась гораздо раньше, чем Тарковский пришел на Большой Каретный”.
(Далi буде)
