about_visotsky01 (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
about_visotsky01) wrote2013-01-12 07:00 am
about_visotsky01) wrote2013-01-12 07:00 am
Книжка “Простые строки”. Глава 9 (I). Высоцкий и эстетика неопределенности
В последнее время у этого журнала появились новые друзья и новые постоянные читатели, поэтому дам краткую справку. Есть у меня авторская серия книжек “Высоцкий и его песни”. В начале 2008 года был опубликован пятый выпуск, книжка “Вы вдумайтесь в простые эти строки…”. Из девяти ее глав восемь уже опубликованы в этом ЖЖ, осталась последняя. Ее публикацию и начинаю. Глава – отклик на статью А.Скобелева об эстетике неопределенности у Высоцкого. Тему эту мы недавно обсуждали в связи с песней про снайпера, так что эта глава – продолжение обсуждения.
Андрей Скобелев написал интересную работу, в которой затронул новую для высоцковедения тему – эстетика неопределенности [119*]. И, как всегда бывает с его публикациями, новая статья прямо или косвенно затрагивает многие актуальные проблемы науки о Высоцком, провоцируя в дискуссии с ее автором не ограничиваться основной темой. Трудно не поддаться на такую провокацию.
Неопределенность есть неопределенность – дело смутное, зыбкое. Раз мы занимаемся не художественным творчеством, зыбкую эту почву попробуем укрепить, по мере сил и где возможно проясняя ситуацию [120]. Прежде чем обратиться к главному – примерам неопределенности в текстах ВВ, попытаемся прояснить или хотя бы обозначить те неопределенности, непонятности, которые возникают при чтении статьи.
Если фабульная неопределенность возникает автоматически как следствие любой другой неопределенности, а хоть какая-нибудь неопределенность в любом тексте да есть, о чем тогда говорит факт наличия в произведении фабульной неопределенности? И раз хоть какая-нибудь неопределенность в любом тексте да есть – хотя бы потому, что любое слово в языке многозначно, – к чему ее вообще упоминать? Не проще ли сказать, что любая фабульность в той или иной степени неопределенна? Но при любой формулировке – что всё это говорит нам о поэзии Высоцкого? Что в ней проявляются всеобщие закономерности?
Однако многозначность слов, как корневое свойство языка, проявляется не часто, а в каждом слове каждого произведения ВВ. Как, впрочем, и любого другого писателя [123]. Опять же, какую информацию о поэзии Высоцкого несет нам этот тезис?
Ощущение недостаточной определенности изложения поддерживается и с другой стороны. Автор статьи затрагивает вопросы, которые уже разрабатываются высоцковедением, и высказывает отличную от предшественников точку зрения.
В другом примере, упомянув две статьи, посвященные определению границ реплики чудака в “Правде и Лжи”, он замечает:
В подобной ситуации особенно уместно не только изложить свою позицию, отличную от уже известных и аргументированных, но, главное, обосновать ее, тем более что названные вопросы прямо касаются темы статьи.
Хотелось бы развернутого высказывания автора и еще по одной затронутой им теме. Он выражает серьезные опасения, что грядущие поколения будут все меньше понимать произведения Высоцкого, так как реалии времени, в котором он жил и творил, станут для них непонятными архаизмами [126*]. Проблема, безусловно, существует, но степень ее остроты покажется сильно преувеличенной, если вспомнить одну особенность художественного мира ВВ, о которой пишут многие авторы, в том числе и А. Скобелев и С. Шаулов в книге “Владимир Высоцкий: мир и слово”. Я имею в виду архетипичность ключевых образов, мотивов, сюжетов его текстов. А недавно – и, на мой слух, совершенно справедливо – поставлен вопрос уже и об архетипичности голоса Высоцкого.
А если так, то незнание реалий эпохи, в которую жил Высоцкий (в подобной художественной системе всегда маргинальных), вряд ли закроет будущим поколениям путь к общению с его творчеством.
Есть и еще один вопрос, который не затронут в статье А. Скобелева. А должен бы. Автор специально не оговаривает, но всё в его работе свидетельствует о том, что он считает тексты Высоцкого чистой лирикой. Такого в высоцковедении еще не бывало. И добро бы эта точка зрения противоречила лишь множеству публикаций других авторов, которые писали о сюжетах, балладах и т.п. у Высоцкого [128] (хоть и в этом случае стоило бы как-то объяснить свой радикализм). Но она противоречит еще и книге “Владимир Высоцкий: мир и слово”, соавтором которой является А. Скобелев. В книге этой вопрос о жанровой принадлежности текстов Высоцкого напрямую не обсуждается. Однако ж мы читаем в ней о балладах Высоцкого (“И персонажи сказок и «исторических» баллад оказываются не чужды нашему восприятию жизни и образу мыслей” [129*]), сюжетах, например:
Лирика, бесспорно, самый “беспредметный” род литературы, она и в самом деле “наиболее склонна к неопределенности” [131*]. Однако практически во всех известных мне работах последнего двадцатилетия авторы, так или иначе затрагивавшие эту тему, исходят из предположения о лиро-эпической природе поэзии Высоцкого. Одним представляется, что в этом двухголосии преобладает эпическое, другим – лирическое начало. Теперь вот появился взгляд на него как на чистого лирика. А доводы? В очередной раз невольно подтверждается, что, может быть, самый актуальный в литературоведческой части высоцковедения есть вопрос о жанровой принадлежности текстов Высоцкого. Он ведь толком даже и не поставлен. Стоит ли нам делать вид, что всё и так ясно...
Не изучены и другие темы, упоминаемые А. Скобелевым: фиктивная конкретность реалий, персонажей [132*], “темные” образы и сюжетные ситуации [133], роль сюжета, граница между автором и героем [134*], вопросы в текстах ВВ [135*]. Мы не изучали пока, какое значение они имеют в художественном мире Высоцкого, какую функцию выполняют, что говорят нам об особенностях его мироощущения. Автор статьи со всей возможной определенностью приписывает им значения в свете своей идеи об эстетике неопределенности у Высоцкого, как будто это единственно возможные толкования. Может, оно и так, но где гарантия, что в подобных случаях мы имеем дело с эстетической неопределенностью, а не с нашей собственной непонятливостью? Ничем иным, как исследованиями, ситуацию не прояснить. А там, за пеленой незнания, может открыться и эстетическая неопределенность, и что-то другое...
Но от тепла, от тепла человечьего
Даже туман поднимается вверх.
Это человечье тепло – наше исследовательское внимание к художественному миру Высоцкого. (Чтоб не получить в итоге еще одно прямонепонимание, уточню, что под “туманом” имею в виду не эстетическую неопределенность в текстах ВВ).
Раз уж зашел разговор, вот еще несколько тем, совершенно не изученных, но важных для понимания мира Высоцкого:
– изображение и разрешение конфликтов,
– поведение персонажей в повседневных и экстремальных ситуациях (в “середине” и на “полюсах”),
– система тропов (мы не знаем предпочтения Высоцкого в данной области, а это одно из важнейших свидетельств о специфике его художественного мышления),
– горизонталь и вертикаль в мире Высоцкого (много косвенных свидетельств преобладания в нем горизонтали и индифферентности ВВ к вертикальным образам. Я полагаю, это связано с доминированием в его мироощущении категории времени. Однако это все предположения. Тема заявлена, но проблема не описана и не исследована).
Я уж не говорю о такой важнейшей теме, как влияние на поэтику Высоцкого песенно-поэтического характера его дара. Здесь пока лишь смутно вырисовываются контуры проблемы. Можно, например, с некоторой долей уверенности назвать доминацию времени и горизонтальных образов в поэтическом мире ВВ следствием синтетичности его дара и творчества.
[119*] Скобелев А. “Много неясного в странной стране...” : Эстетика неопределенности В. Высоцкого // Владимир Высоцкий в контексте художественной культуры. – Самара, 2006. С. 8-24. То же – на сайте http://vv.mediaplanet.ru . То же в кн.: Скобелев А. “Много неясного в странной стране...”. С. 3-28. (Далее все цитаты – по этой книге).
[120] Обращение к теме эстетической неопределенности вовсе не обязательно влечет за собой неопределенность высказываний исследователя и может быть конкретным как по части анализа, так и его результатов, и сама эстетическая неопределенность может нести вполне выявляемый смысл. См., например, статью С. Лишаева “А.П. Чехов: стилистика неопределенности” ( http://www.phil63.ru/a-p-chekhov-stilistika-neopredelennosti), посвященную одному из проявлений чеховской стилистики неопределенности – представлению явлений душевной жизни персонажей как непроизвольных. Вот два характерных примера из этой интересной, содержательной статьи.
Столь же конкретен и вывод, к которому приходит автор в результате анализа рассказа “Невеста”:
[121*] Скобелев А. “Много неясного в странной стране...”. С. 18.
[122*] Там же. С. 23.
[123] О чем писал и сам А. Скобелев: см. там же. С. 4.
[124*] Там же. С. 17.
[125*] Там же. С. 20.
[126*] Там же. С. 27.
[127*] Майбурд Е. “...И в привычные рамки не лез”.
[128] Например: “Стихотворения Высоцкого в большинстве случаев – баллады, в них присутствует сюжет” (Хазагеров Г. Две черты поэтики Владимира Высоцкого // МВ. Вып. 2. С. 99). “Самые сильные его тексты – драматичные, которые мне кажутся гораздо удачнее, чем лирические” (Смит Дж. Полюса русской поэзии 1960-1970-х. С. 291). Можно привести сотни подобных примеров.
[129*] Скобелев А., Шаулов С. Владимир Высоцкий: мир и слово. – Уфа, 2001. С. 201.
[130*] Там же. С. 185. Выделено мной. – Л.Т. См. также: с. 18, 72, 122 и др.
[131*] Скобелев А. “Много неясного в странной стране...”. С. 4.
[132*] Скобелев А. “Много неясного в странной стране...”. С. 12.
[133] Там же. С. 17. О “темных” образах Высоцкого в статье сказано, что их сила – “в неисчерпаемом обилии возникающих ассоциаций” (с. 17, выделено мной. – Л.Т.). Но это возможно только если образ совсем “темный”, то есть напрочь выключен из контекста произведения, и тогда, конечно, никаких ориентиров-“ограничителей” у нашего восприятия нет. Может, такие примеры и есть у ВВ, но автор статьи их не привел.
Во всех названных им случаях контекст произведения в той или иной степени проясняет картину. А значит, ограничивает и направляет поток наших ассоциаций. И ни о какой тотальной неопределенности, которую фактически имеет в виду А. Скобелев, речь в приводимых примерах идти не может.
Не сомневаюсь, что в этой дискуссии мы с моим уважаемым оппонентом имеем в виду интерпретацию текстов и образов Высоцкого исследователем. В отличие от него, широкая аудитория может позволить себе любую вольность: бесчисленные ассоциации, тотальное игнорирование контекста etc.
134*[134*] Там же. С. 20.
[135*] Там же. С. 26.
Глава 9. “Сколько чудес за туманами кроется!..”
Андрей Скобелев написал интересную работу, в которой затронул новую для высоцковедения тему – эстетика неопределенности [119*]. И, как всегда бывает с его публикациями, новая статья прямо или косвенно затрагивает многие актуальные проблемы науки о Высоцком, провоцируя в дискуссии с ее автором не ограничиваться основной темой. Трудно не поддаться на такую провокацию.
Неопределенность есть неопределенность – дело смутное, зыбкое. Раз мы занимаемся не художественным творчеством, зыбкую эту почву попробуем укрепить, по мере сил и где возможно проясняя ситуацию [120]. Прежде чем обратиться к главному – примерам неопределенности в текстах ВВ, попытаемся прояснить или хотя бы обозначить те неопределенности, непонятности, которые возникают при чтении статьи.
“<...> в любых текстах, где есть какая-либо неопределенность и фабульность, фабульная неопределенность возникает автоматически как следствие любой другой неопределенности” [121*].
Если фабульная неопределенность возникает автоматически как следствие любой другой неопределенности, а хоть какая-нибудь неопределенность в любом тексте да есть, о чем тогда говорит факт наличия в произведении фабульной неопределенности? И раз хоть какая-нибудь неопределенность в любом тексте да есть – хотя бы потому, что любое слово в языке многозначно, – к чему ее вообще упоминать? Не проще ли сказать, что любая фабульность в той или иной степени неопределенна? Но при любой формулировке – что всё это говорит нам о поэзии Высоцкого? Что в ней проявляются всеобщие закономерности?
“Семантическая неопределенность <...> проявляется в многозначности слов и выражений, часто встречающейся в произведениях В.С. Высоцкого” [122*].
Однако многозначность слов, как корневое свойство языка, проявляется не часто, а в каждом слове каждого произведения ВВ. Как, впрочем, и любого другого писателя [123]. Опять же, какую информацию о поэзии Высоцкого несет нам этот тезис?
Ощущение недостаточной определенности изложения поддерживается и с другой стороны. Автор статьи затрагивает вопросы, которые уже разрабатываются высоцковедением, и высказывает отличную от предшественников точку зрения.
“Сколько мы ни выставим доводов в пользу одной версии про Сережку Фомина, столько же мы можем получить их от оппонента, сторонника противоположной” [124*].
В другом примере, упомянув две статьи, посвященные определению границ реплики чудака в “Правде и Лжи”, он замечает:
“Опубликованные позже текстологические материалы по данной теме, как нам представляется, не подтверждают, но и не опровергают мнение исследователей” [125*].
В подобной ситуации особенно уместно не только изложить свою позицию, отличную от уже известных и аргументированных, но, главное, обосновать ее, тем более что названные вопросы прямо касаются темы статьи.
Хотелось бы развернутого высказывания автора и еще по одной затронутой им теме. Он выражает серьезные опасения, что грядущие поколения будут все меньше понимать произведения Высоцкого, так как реалии времени, в котором он жил и творил, станут для них непонятными архаизмами [126*]. Проблема, безусловно, существует, но степень ее остроты покажется сильно преувеличенной, если вспомнить одну особенность художественного мира ВВ, о которой пишут многие авторы, в том числе и А. Скобелев и С. Шаулов в книге “Владимир Высоцкий: мир и слово”. Я имею в виду архетипичность ключевых образов, мотивов, сюжетов его текстов. А недавно – и, на мой слух, совершенно справедливо – поставлен вопрос уже и об архетипичности голоса Высоцкого.
“<...> иногда художнику дается дар «слышать» их [архетипы коллективного бессознательного. – Л.Т.]. И тогда он интуитивно воплощает в своем произведении какие-то моменты коллективного бессознательного. Это придает произведению особенную глубину, ощущаемую аудиторией совершенно независимо от ее образовательной и культурной подготовки. <...> И тогда аудитория, которой присущи те же архетипы, распознает в данном произведении искусства нечто свое, родное, сокровенное, узнает – себя, отождествляет себя с его образами. «Да это ж про меня! // Про всех про нас! Какие, к черту, волки!..» Как заметил С.С.Аверинцев, по Юнгу получается, что художник тем сильнее и глубже, чем более он архетипичен. Несомненно, таким даром располагал ВВ. И реализовал этот дар с присущим ему редким поэтическим талантом. <...> его голос навевает людям что-то свое, родное, смутно узнаваемое, он «берет за душу». Обладатель такого голоса – это человек: мужественный, крепкий, честный, надежный, суровый, веселый, понимающий, внимательный, компанейский... Короче, свой мужик. Думается, можно говорить, что сам голос Высоцкого – архетипичен” [127*].
А если так, то незнание реалий эпохи, в которую жил Высоцкий (в подобной художественной системе всегда маргинальных), вряд ли закроет будущим поколениям путь к общению с его творчеством.
Есть и еще один вопрос, который не затронут в статье А. Скобелева. А должен бы. Автор специально не оговаривает, но всё в его работе свидетельствует о том, что он считает тексты Высоцкого чистой лирикой. Такого в высоцковедении еще не бывало. И добро бы эта точка зрения противоречила лишь множеству публикаций других авторов, которые писали о сюжетах, балладах и т.п. у Высоцкого [128] (хоть и в этом случае стоило бы как-то объяснить свой радикализм). Но она противоречит еще и книге “Владимир Высоцкий: мир и слово”, соавтором которой является А. Скобелев. В книге этой вопрос о жанровой принадлежности текстов Высоцкого напрямую не обсуждается. Однако ж мы читаем в ней о балладах Высоцкого (“И персонажи сказок и «исторических» баллад оказываются не чужды нашему восприятию жизни и образу мыслей” [129*]), сюжетах, например:
“<...> повествовательное прошедшее время песни о канатоходце четырежды, перед каждой «четвертью пути», прерывается настоящим <...> Повествователя эпических строф, которому, по определению, известно, как всё было и чем закончилось...” [130*].
Лирика, бесспорно, самый “беспредметный” род литературы, она и в самом деле “наиболее склонна к неопределенности” [131*]. Однако практически во всех известных мне работах последнего двадцатилетия авторы, так или иначе затрагивавшие эту тему, исходят из предположения о лиро-эпической природе поэзии Высоцкого. Одним представляется, что в этом двухголосии преобладает эпическое, другим – лирическое начало. Теперь вот появился взгляд на него как на чистого лирика. А доводы? В очередной раз невольно подтверждается, что, может быть, самый актуальный в литературоведческой части высоцковедения есть вопрос о жанровой принадлежности текстов Высоцкого. Он ведь толком даже и не поставлен. Стоит ли нам делать вид, что всё и так ясно...
Не изучены и другие темы, упоминаемые А. Скобелевым: фиктивная конкретность реалий, персонажей [132*], “темные” образы и сюжетные ситуации [133], роль сюжета, граница между автором и героем [134*], вопросы в текстах ВВ [135*]. Мы не изучали пока, какое значение они имеют в художественном мире Высоцкого, какую функцию выполняют, что говорят нам об особенностях его мироощущения. Автор статьи со всей возможной определенностью приписывает им значения в свете своей идеи об эстетике неопределенности у Высоцкого, как будто это единственно возможные толкования. Может, оно и так, но где гарантия, что в подобных случаях мы имеем дело с эстетической неопределенностью, а не с нашей собственной непонятливостью? Ничем иным, как исследованиями, ситуацию не прояснить. А там, за пеленой незнания, может открыться и эстетическая неопределенность, и что-то другое...
Но от тепла, от тепла человечьего
Даже туман поднимается вверх.
Это человечье тепло – наше исследовательское внимание к художественному миру Высоцкого. (Чтоб не получить в итоге еще одно прямонепонимание, уточню, что под “туманом” имею в виду не эстетическую неопределенность в текстах ВВ).
Раз уж зашел разговор, вот еще несколько тем, совершенно не изученных, но важных для понимания мира Высоцкого:
– изображение и разрешение конфликтов,
– поведение персонажей в повседневных и экстремальных ситуациях (в “середине” и на “полюсах”),
– система тропов (мы не знаем предпочтения Высоцкого в данной области, а это одно из важнейших свидетельств о специфике его художественного мышления),
– горизонталь и вертикаль в мире Высоцкого (много косвенных свидетельств преобладания в нем горизонтали и индифферентности ВВ к вертикальным образам. Я полагаю, это связано с доминированием в его мироощущении категории времени. Однако это все предположения. Тема заявлена, но проблема не описана и не исследована).
Я уж не говорю о такой важнейшей теме, как влияние на поэтику Высоцкого песенно-поэтического характера его дара. Здесь пока лишь смутно вырисовываются контуры проблемы. Можно, например, с некоторой долей уверенности назвать доминацию времени и горизонтальных образов в поэтическом мире ВВ следствием синтетичности его дара и творчества.
(Далі буде)
[119*] Скобелев А. “Много неясного в странной стране...” : Эстетика неопределенности В. Высоцкого // Владимир Высоцкий в контексте художественной культуры. – Самара, 2006. С. 8-24. То же – на сайте http://vv.mediaplanet.ru . То же в кн.: Скобелев А. “Много неясного в странной стране...”. С. 3-28. (Далее все цитаты – по этой книге).
[120] Обращение к теме эстетической неопределенности вовсе не обязательно влечет за собой неопределенность высказываний исследователя и может быть конкретным как по части анализа, так и его результатов, и сама эстетическая неопределенность может нести вполне выявляемый смысл. См., например, статью С. Лишаева “А.П. Чехов: стилистика неопределенности” ( http://www.phil63.ru/a-p-chekhov-stilistika-neopredelennosti), посвященную одному из проявлений чеховской стилистики неопределенности – представлению явлений душевной жизни персонажей как непроизвольных. Вот два характерных примера из этой интересной, содержательной статьи.
“Вся картина, которая открывается перед читателем в первых абзацах рассказа [“Невеста”], пронизана <...> вибрацией неопределенности, неустойчивости... Неустойчивости чего? Состояния души героини, с точки зрения которой описывается все происходящее в доме Шумилиных и в саду.
С какого же рода описанием мы имеем дело во втором абзаце? Ясно, что не с изображением весны вообще. Перед нами описание весны в пространстве человеческого сердца, но чьего? Автора или героини? Отмеченные выше конструкции [безличные обороты, усеченный датив. – Л.Т.] допускают и ту и другую интерпретацию, и лишь контекстные связи текста позволяют атрибутировать его как авторское описание видения весны героиней”.
С какого же рода описанием мы имеем дело во втором абзаце? Ясно, что не с изображением весны вообще. Перед нами описание весны в пространстве человеческого сердца, но чьего? Автора или героини? Отмеченные выше конструкции [безличные обороты, усеченный датив. – Л.Т.] допускают и ту и другую интерпретацию, и лишь контекстные связи текста позволяют атрибутировать его как авторское описание видения весны героиней”.
Столь же конкретен и вывод, к которому приходит автор в результате анализа рассказа “Невеста”:
“Движение чеховского повествования имеет в своей основе переход от неосознанного или слабо сознаваемого переживания неопределенности к более ясному, осознанному переживанию жизни как тайны”.
[121*] Скобелев А. “Много неясного в странной стране...”. С. 18.
[122*] Там же. С. 23.
[123] О чем писал и сам А. Скобелев: см. там же. С. 4.
[124*] Там же. С. 17.
[125*] Там же. С. 20.
[126*] Там же. С. 27.
[127*] Майбурд Е. “...И в привычные рамки не лез”.
[128] Например: “Стихотворения Высоцкого в большинстве случаев – баллады, в них присутствует сюжет” (Хазагеров Г. Две черты поэтики Владимира Высоцкого // МВ. Вып. 2. С. 99). “Самые сильные его тексты – драматичные, которые мне кажутся гораздо удачнее, чем лирические” (Смит Дж. Полюса русской поэзии 1960-1970-х. С. 291). Можно привести сотни подобных примеров.
[129*] Скобелев А., Шаулов С. Владимир Высоцкий: мир и слово. – Уфа, 2001. С. 201.
[130*] Там же. С. 185. Выделено мной. – Л.Т. См. также: с. 18, 72, 122 и др.
[131*] Скобелев А. “Много неясного в странной стране...”. С. 4.
[132*] Скобелев А. “Много неясного в странной стране...”. С. 12.
[133] Там же. С. 17. О “темных” образах Высоцкого в статье сказано, что их сила – “в неисчерпаемом обилии возникающих ассоциаций” (с. 17, выделено мной. – Л.Т.). Но это возможно только если образ совсем “темный”, то есть напрочь выключен из контекста произведения, и тогда, конечно, никаких ориентиров-“ограничителей” у нашего восприятия нет. Может, такие примеры и есть у ВВ, но автор статьи их не привел.
Во всех названных им случаях контекст произведения в той или иной степени проясняет картину. А значит, ограничивает и направляет поток наших ассоциаций. И ни о какой тотальной неопределенности, которую фактически имеет в виду А. Скобелев, речь в приводимых примерах идти не может.
Не сомневаюсь, что в этой дискуссии мы с моим уважаемым оппонентом имеем в виду интерпретацию текстов и образов Высоцкого исследователем. В отличие от него, широкая аудитория может позволить себе любую вольность: бесчисленные ассоциации, тотальное игнорирование контекста etc.
134*[134*] Там же. С. 20.
[135*] Там же. С. 26.